Эффект бешеного Солнца
Шрифт:
Но Зайцев заметил. Назавтра он разыскал Федора Никаноровича и слезно просил никому не говорить о его проделках с самолетными крыльями.
— Человеку-то надо заработать? Скажи, Федор Никанорозяч, по совести скажи…
— Кто тебя надоумил, Аполлон Митрофачович, за крыльями поехать?
— Так кто ж ту кормушку не знает! Я уж с год балуюсь. Еще когда трофейные самолеты японские были там навалены. Но скажу тебе, Федор Никанорович, выгода с тех самолетов просто никакая. Одно дерево, право дело, одно дерево.
— А бабку Петровну где ты разыскал?
— А это
— Нет, пустое…
— Ну да, у тебя да и пустое? Расскажи кому-нибудь другому. — И Зайцев побрел к выходу.
— Что вы делаете, Федор Никанорович? — воскликнул случайно присутствовавший при разговоре Юрий Васильевич. — А может быть, Зайцев знает, что Ганюшкин у Петровны скрывается? Даже наверняка знает.
— Нет, — спокойно возразил Федор Никанорович. — Ганюшкин Зайцезу не доверится. Да и я ждать не намерен. Думаю, что товарищи меня поддержат. Через час мы будем на месте.
Четыре машины уже мчались по шоссе к Княжьей Заводи. Им оставалось проехать километра три, как вдруг Федор Никанорович, сидевший рядом с шофером, наклонился к стеклу и сказал негромко:
— Опоздали…
Над Княжьей Заводью поднимался густой столб дыма. Когда въехали в деревушку, дом бабки Петровны был уже объят пламенем.
Только к утру удалось погасить то, что было когда-то жилищем. Федор Никанорович долго бродил по обугленным бревнам, на которых все еще шипела и пузырилась вода. Дом покинут и подожжен — таково было первое впечатление. Начальник вызванной из города пожарной команды старательно осматривал оставшиеся балки, все время к чему-то принюхивался.
— Керосин? — опросил его Федор Никанорович.
— Пожалуй, нет, — ответил пожарник. — Больше на авиационный бензин похоже…— И вдруг, выбросив руки, бесшумно скатился кудд-то вниз. Сбежавшиеся пожарники выломали пол.
— Товарищ Чернышев, — позвал один из них. — Идите сюда.
Федор Никанорович спустился в подвал. Свет проникал сквозь щели в громадных валунах, на которые опирался венец дома. Свет был странно матовый: крыло самолета было почти целиком втащено в глубь дома, наружу торчал только его край. По крылу-то и съехал в подвал пожарник. Здесь была мастерская. Вокруг валялись инструменты, разный металлический хлам. На специальной стойке — автомобильный мотор; на оси уже укреплен бронзовый винт, лопасти которого были грубо обрублены и носили следы ручной обработки напильником. Тут же лежало и второе крыло, уже размеченное и частично распиленное. Контуры распила говорили о том, что сооружаемая в подвале лодка должна была иметь значительные размеры. В стороне стояли бачки, снятые с самолетов, возвышалась горка промасленных банок с консервами. Все подтверждало, что Ганюшкин готовился к серьезной экспедиции.
Федор Никанорович отодвинул разрезанное крыло от стены. За нмм лежал комок какого-то тряпья.
— Ну-ка, посвети, — попросил он пожарника.
Пожарник
Была в доме и еще одна находка. В груде лопнувших от огня пузырьков Федор Никанорович обнаружил один целый. Почему его пощадил огонь, было трудно понять. Федор Никанорович встряхнул пузырек и посмотрел на свет. Сквозь синеватое стекло в пузырьке метмулась и пропала чья-то тень.
«Отдам Пасхину, — решил Чернышев, — пусть покопается… Может быть, мне показалось…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Домашний кабинет Памфила Орестовича Пасхина помещался в комнатке столь узкой и темной, что иначе как каморкой его нельзя было назвать. Единственная «роскошь» — настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром в латунном кольце. Юрий Васильевич ожидал, что Пасхина, профессора, заведующего кафедрой госпитальной хирургии, эрудиция которого была широко известие, окружают книги, но книг не было. Пока Пасхин, оставив Юрия Василевича в кабинете, ушел хлопотать, чтобы им дали чаю, Юрий Васильевич небрежно развернул томик, лежавший на столе, но прочесть ни слова не смог. Строки была заполнены непонятыми буквами, похожими на распустивших усы жуков-древоточцев, нанизанных не длинные нити.
— Это на бенгали, — сказал Пасхин, возвратившийся в кабинет.
Сквозь открытую дверь донеслось:
— Муза, папка просит вскипятить чайник? Ты слышишь? У него какой-то тип сидит.
Пасхин покраснел и торопливо закрыл дверь.
— Дочери, — сказал профессор, потирая озябшие руки, — такой народ. Но они, безусловно, вскипятят, и целый чайник, вы не сомневайтесь.
В голосе Пасхина Юрий Васильевич не уловил особой уверенности. Однако не прошло и сорока минут, как дверь отворилась и на пороге кабинета появилась девушка.
— Идите пить чай, — сказала она строго.
Пасхин и Юрий Васильевич покорно последовали за ней длинным полутемным коридором. В большой и светлой столовой за столом сидели еще две девушки. Девушка, которая привела их в столовую, первой протянула руку и сказала:
— Муза.
— Юрий Васильевич, — смущенно промямлил Дейнека и церемонно поклонился.
— Мы не называем наших имен, так как не считаем, что они у нас есть, — серьезно заметила старшая, подавая гостю розетку с голубичным вареньем, — Наш милый папочка решил быть оригинальным за чужой счет, к сожалению, за наш счет. Видите ли, Егор Семенович, наш палочка увлекался музыкой…
— Нашего гостя зовут Юрий Васильевич, — перебила ее Муза.
— А ты помалкивай! — вмешалась третья девица, уминавшая бутерброд завидных размеров. — Гамма сама знает, кого как зовут.
— Да, так Сигизмунд Феофанович должен знать, что наш папочка увлекался музыкой и под впечатлением некоей сонаты нарек свою среднюю дочь Музой. Ей повезло, я считаю, не так ли Пересвет Челубеевич? Поразительно повезло!
— Что же, — не без вызова ответил Юрий Васильевич, — Муза — отличное имя, и вообще дело разве в имени?