Эффект Доплера

Артемьева А.

— Господи, ты ещё здесь, — я задумываюсь и добавляю, — думаешь, если стоять и гипнотизировать осколки, они сами станцуют сальсу и прыгнут в мусорное ведро?

— Доброе утро, — бурчит она, не глядя в мою сторону. На ней мой красный свитер и носки, которые я оставлял ей вчера вечером. Воспоминания вспыхивают перед глазами — я вспоминаю, как тихо Сэм пыталась пробраться в душ мимо моей комнаты. Я наливаю себе кофе и ухожу на улицу, предварительно надев куртку и засунув в карман пачку сигарет с зажигалкой. Закрыв за собой дверь, я вдыхаю осенний аромат мокрой земли и листьев. На улице по-прежнему моросит едва заметный дождик. Я всегда любил такую погоду (да, вы все это уже поняли).

Жаль, что осень у нас всего лишь три месяца в году. Когда весной или летом (особенно летом!) идёт дождь, я радуюсь, как ребёнок, выпрыгивая на улицу и подставляя язык под капли. Многие называют меня идиотом. Называли раньше. При нынешних друзьях я таких зрелищ не устраиваю, и слава богу.

Я вдруг понимаю, что хочу выйти на середину двора и задрать голову вверх. Что я и делаю через пару секунд. Курить даже расхотелось. Я ставлю кружку с кофе возле двери и делаю пару тройку шагов, прежде чем задрать голову. Приятная свежесть буквально дотрагивается к моему лицу сначала с нежностью, но уже через какое-то мгновенье я весь промокаю до нитки, а с подбородка начинает капать вода. Я улыбаюсь серым тучам на небе и вдруг снова слышу звук разбитой посуды. Да чёрт бы тебя побрал, нелепость ты ушастая! Я оборачиваюсь на резкий режущий мои несчастные уши звук и вижу Сэм, которая, открывая дверь, сносит мою кружку с кофе, отбив от неё ручку. Коричневая жидкость за секунды пропитывает землю.

— Извини. Мне пора, — она проскальзывает мимо меня с виноватым видом и скрывается за поворотом. Я и слова не успеваю сказать, как она исчезает. И тут я понимаю, что мне хочется закурить. Я достаю пачку и зубами вытягиваю сигарету, словно дикарь какой-то. Зажигалка долго не поддаётся. Я нервничаю и наконец-то могу сделать первую тягу. Но когда выдыхаю дым, внутри меня остаётся что-то наподобие пустоты. Словно я выдохнул все свои мысли, распрощался со всеми знакомыми, удалил номера в телефоне, и снова остался один. Не следовало мне приводить её в свой дом. К хорошему быстро привыкаешь. Хотя, не скажу, что две разбитые кружки и подгоревшая картошка — это здорово. Но, в целом, я впервые за долгое время не был один в своем съемном доме.

Когда я захожу обратно в дом, одиночество снова становится привычным. Тишина и покой. Из кухни пахнет чем-то вкусным, и (господи, опять) горелым. Еда на тарелке заставляет меня улыбаться. Яичница, хоть и слегка подгорелая, красуется на белой посуде в обрамлении зелёного лука. Красный свитер аккуратно сложен на стуле. Я отдёргиваю себя от мысли подойти его и понюхать, я ведь не идиот? Неужели, я и вправду позволил ей остаться? Мне следует прекращать спасать девушек, особенно если они этого не просят. Я потираю запястье на левой руке — синяк после её удара возле такси. Сэм вырывалась, не хотела идти, а я заставил. Что бы произошло, не будь во мне ДНК супермена? Я съедаю яичницу с помидором за считанные минуты, буквально заглатывая её за два присеста, и набираю Натаниэлю.

«Оставьте сообщение на автоответчик, и я обязательно перезвоню, когда освобожусь».

Я закатываю глаза. Нат, вот ведь засранец. Затем я замечаю на экране, что сейчас почти половина восьмого утра. Он не занимается физикой. Он попросту спит. Ведь встаёт наш Умник по выходным ровно в восемь. И после того, как я осознаю эту величайшую истину (Кью потерялся во времени), мои веки начинают тяжелеть, а ноги сами несут меня в комнату. Я падаю на кровать, даже не раздеваясь, и мгновенно вырубаюсь.

Меня будит звонок телефона.

— М-м-м, — мычу я, не в силах сказать «привет» или «какого чёрта?!».

— Кью, это очень срочно.

Затуманенным взглядом я смотрю на часы и понимаю, что проспал до середины дня. Нат

встревожен. Его голос дрожит.

— Что случилось? — я сажусь на кровать и провожу рукой по волосам.

— Ты можешь приехать? — по голосу я слышу, что-либо мой друг плачет, либо у него обычный насморк. На заднем фоне рыдает его девятилетняя сестрёнка Ариэль. Вряд ли она расстроена из-за насморка Ната. Случилось что-то очень плохое. Дурное предчувствие буквально бьёт меня по лопаткам. Меня за мгновенье прошибает током, и я цепляюсь в трубку посильнее, вдавливая её в щеку.

— Да, конечно.

Я не переодеваюсь, и все в той же белой мятой футболке, в тех же синих штанах, что и вчера, выбегаю из дома, надев куртку и захватив сигареты. Уже через пять минут я стою напротив двери своего друга (наши дома находятся рядом) и тянусь пальцем к кнопке звонка, но не успеваю нажать. Нат открывает весь бледный, не дождавшись, пока я наконец решусь позвонить. Они ждут меня. Ариэль стоит сзади и держит брата за рукав свитера. Щёки красные, слёзы продолжают капать на ковёр. Я бросаюсь на колени к малышке (я очень сильно её полюбил за время общения с Натом) и вытираю слёзы с её прекрасного маленького личика.

— Что произошло?! — рычу я, думая, что виноват в этом старший брат.

— На кухне расскажу. Ари, малышка, посмотри мультики, — Нат, по-прежнему белый как мел, провожает сестру в гостиную и включает телевизор. Машет мне головой в сторону кухни, и я, предварительно разувшись, иду за ним.

— Я, между прочим, уже не маленькая, — бурчит Ариэль, но мультики не переключает.

— Ну? — я всем своим видом показываю недовольство от волнения за малышку и от ожидания.

— Мать положили с передозом, — он шмыгает носом, и я замечаю в его глазах панику. — Чёрт возьми, мне всего лишь семнадцать, Кью. Мне страшно.

Я вспоминаю, каким был в свои семнадцать лет. Поверить не могу — это было всего лишь три года назад. Я жил один, совсем один. Завёл собаку, чтобы не чувствовать себя одиноким. Отец иногда приезжал ко мне и давал денег на еду и прочие расходы, иногда я даже брал эти деньги, когда не мог платить за жилье. На самом деле я работал и пытался ни от кого не зависеть. Отец был очень богат, у него был свой бизнес, и я мог жить с ним. Но уже тогда я понимал, что он — настоящее чудовище, и как-то причастен к смерти мамы. Я бы ни за что не ужился с ним под одной крышей. Ни за что! Собака позже умерла, спустя полтора года. Тогда я уже был знаком с девушкой. Да, той самой. Ничем хорошим это не кончилось. Глядя на Натаниэля, я понимаю, как ему тяжело. Если с его мамой что-то случится (помимо алкоголизма; до наркотиков у неё руки не доходили до этого дня), малышке Ариэль придётся худо. Отца-то у них нет. Нат не протянет без поддержки. Не проживёт без взрослого человека в доме. Он сам-то на самом деле ещё ребёнок. Ничего толком делать не умеет — весь в своей физике, в писанине, в распечатках учебников. Он даже яичницу пожарить не сумеет, даже так хреново, как Сэм.

Воспоминания о ней греют душу. Я вышвыриваю эту девушку из головы — не время думать о подобном.

— Останься, Кью. Я боюсь за Ариэль. Мне нужно уехать к маме, следует заплатить за лекарства, и… — он поспешно тараторит, вспоминая все свои предстоящие дела, но я обрываю его на полуслове, обнимая за плечи. Он благодарно смотрит прямо в глаза, отстранившись через какое-то мгновенье, и я едва сдерживаюсь, чтобы не пустить слезу. Да, парни тоже плачут, особенно когда привязываются к чужим сёстрам. Я очень люблю Ариэль и хочу, чтобы у этой малышки всё было хорошо. Как у таких хороших детей бывают настолько дерьмовые родители? Жизнь умеет шутить, только чувство юмора у неё хреновое.