Эффект Доплера
Шрифт:
— Кью, — говорит Ариэль. — Но без друзей очень плохо.
Она зевает и засыпает за считанные секунды, а эти слова зависают в воздухе над нами. Я качаю головой, целую Ари в лоб, предварительно убрав кудрявые волосы, и выхожу из комнаты, тихонько закрыв дверь. На часах ровно девять. Обычно Ариэль ложится в десять. Но сегодня она на редкость быстро уснула. Что же было здесь той ночью? Может, стоит позвонить Нату?
Я беру телефон в руки, и он громко пиликает в эту же самую секунду. На ловца и зверь бежит. Я спешу закрыть динамик большим пальцем и проклинаю человека, написавшего это сообщение. Но это не Натаниэль. Не проклятый Рэджи. Моя мать мертва. Остальная родня тоже. Тогда, кто? Номер неизвестный. Я хватаю сигареты и выхожу на улицу. Ветер сносит
Я сажусь на кухню у окна и закуриваю. Ещё одно сообщение. Не успеваю я разблокировать телефон, как приходит ещё одно. Уже третье.
«Я должна рассказать кое-что» — это первое.
«Поверь, дело не в тебе, а во мне» — второе. Мне едва хватает духу не рассмеяться вслух. Что за бред?
«Я сделала кое-что ужасное» — третье, последнее. А вот это уже интересно.
Аборт — первое, что пришло мне в голову. Её насилуют, в итоге она избавляется от нежелательной беременности, и теперь боится знакомиться с другими парнями. А те два амбала были её бывшими парнями. Или, хуже, она убивает человека и закапывает его рядом с собственным домом, залив труп бетоном и присыпав землёй. А может, её изнасиловали, и она убила того, кто это сделал. Боже. Проведя последующие десять минут в раздумьях, я забываю ответить Сэм и получаю следующее сообщение.
«Впустишь?»
Рука, державшая телефон, заметно дёргается. Я выкидываю давно потушенную сигарету (я просидел с ней пять минут и даже не заметил), и направляюсь к двери. Босые ноги шаркают по паркету. Белая футболка выглядит так, словно я в ней спал, и пришёл сюда в таком виде, потому что… реально спал в ней. Я даже забыл, что я в той же одежде, что и был вчера. Звонок Ната в час дня действительно меня ошарашил, вернее, слова, сказанные им в тот момент.
— Почему ты игнорируешь мои сообщения?! — кричит она с порога. Волосы растрёпаны. Пальто нараспашку. Щёки красные. Глаза блестят от слёз. Она безупречна. Столько огня в её глазах, и одновременно — боли, ненависти, обиды. На кого она так злится? Неужели, на меня? И зачем так кричать? Ребёнок же спит. Я поспешно выставляю руки вперёд, а затем указываю на второй этаж. Сэм округляет губы в немом «а-а-а» и всё понимает.
Она всё-таки пришла. Хотя я не дал ответ на её вопрос «ты хочешь, чтобы я вернулась».
— Откуда у тебя мой номер? — наконец додумываюсь спросить я, затаскивая её внутрь, тихо закрыв дверь.
— Рэджи, — просто отвечает она, разуваясь и снимая вещи. — Взяла его телефон и переписала, пока он курил.
Рэдж выпустил из своих рук телефон? Может, он заболел? Может, лишился конечностей? Или наконец-то избавился от привычки мазать свой телефон супер клеем? Он ведь реально не выпускает его из рук. Никогда.
— Я немного замерзла… — начинает Сэм, и я догадываюсь, на что она намекает. Я протягиваю ей свою толстовку, висевшую в прихожей, и иду на кухню ставить чайник. Она плетется за мной, свесив голову набок. Её волосы едва касаются плеч и торчат в разные стороны треугольником. Пара прядей выбивается из общей кучи, накрыв лицо.
— У тебя тут, это, ну… — блещу интеллектом я и спешу убрать волосы с её лица нелепым движением руки, едва не выбив ей глаз, — вот, так лучше.
Она потирает лицо указательным и средним пальцами (сделав акцент на среднем) в том месте, где я провёл рукой, и бурчит:
— Спасибо.
Я делаю чай, заранее спросив, сколько ложек сахара туда засыпать, и приятно удивился, узнав, что она такая же сладкоежка, как и я. Вернее, ну ненормально сыпать полторы ложки сахара в такую маленькую кружку. В детстве мама пыталась напугать меня слипшейся задницей.
Сэм едва отхлёбывает пол глотка и шипит:
— Горячий!
Я закатываю глаза и вижу её улыбку на лице.
— Рассказывай, — прошу я, не желая ждать. На часах почти десять. Я не хочу спать, но хочу избавиться от разговоров как можно скорее.
Сэм
— Ты мне доверяешь?
— А ты мне? — задаю встречный вопрос я.
Она едва заметно кивает, но я успеваю словить её на неком замешательстве. Это длится всего пару секунд, затем она кивает ещё увереннее, и тогда я встаю со стула. Её тёплая рука греет мою, пока мы идем в гостиную и садимся на диван. Не знаю, почему она решает в итоге прийти именно в эту комнату.
— Не мог бы закрыть окно на кухне? Меня морозит, — просит она, и я бросаю её руку. Иду на кухню. Закрываю чёртово окно. Иду обратно с грозным шипением, скрипя ногами по полу. Понятно, почему она решила прийти сюда, на кухне стало слишком холодно. Она замечает мой недовольный взгляд и отвечает:
— Я не знаю, с чего начать, — Сэм заворачивается в мою толстовку, как в кокон, заранее поджав колени. Она буквально тонет в ней, и я вдруг понимаю, какая она все-таки маленькая. Или я большой. В том красном свитере она тоже тонула, он едва покрывал её до самых колен. Затем мои мысли меняются в другом направлении, и я вспоминаю, кто носил эту толстовку в последний раз. И свитер. И все мои футболки. Её рыжие волосы прекрасно сочетались с синим цветом ткани, с белым, серым, да каким угодно. Моё лицо мрачнеет при мысли о том, что Сэм эта толстовка тоже к лицу. Я спешу выбросить эти мысли из головы и пытаюсь вникнуть в разговор, вернее, в монолог, как я понял.
— У меня была тяжёлая жизнь. Моя семья в другом городе. Я бросила их, потому что не смогла жить с тираном.
Боже, какая знакомая ситуация — думаю я.
— Она убила моего брата. Вернее, довела до самоубийства. Я буквально видела, как он крадёт таблетки нашей мамы. Я знала, что может произойти что-то непоправимое, ужасное, но не помешала этому. Он закрылся в комнате, никого, кроме меня, не было дома. Он умер ночью, и в этот момент какая-то частичка меня умерла вместе с ним. После случившегося я обвинила свою мать, ведь именно она довела его до суицида. На самом же деле, себя я винила больше, — она берёт меня за руку и подносит её к своему животу. Я вдруг ужасаюсь, вдруг она действительно что-то сделала с собой?
— Здесь, — она кладёт мою руку себе на живот, не поднимая ткани. — Она оставила след на всю жизнь. В тот момент мне было всего шестнадцать, и, не поверишь, я была беременна от другого парня. Об этом никто не знал кроме Сэма. Я была на первом месяце беременности, мне было страшно за себя и своего ребёнка. Я до последнего не знала, что с ним делать, украсть у матери деньги на аборт, или же дать ребёнку шанс на выживание. Мы, кстати, были очень бедными. Но однажды она повстречала мужчину, которого полюбила. Ведь наш родной отец бросил нас, когда узнал, что мать беременна. Она растила нас одна. А тот мужчина… не знаю, я видела его лишь однажды. Но мать очень хорошо о нём отзывалась. Я узнала о его неожиданной смерти, примерно год назад, весной. Сэм умер летом. Именно в июле я и сбежала из дому. Украла какую-то часть этих денег и побежала, куда глаза глядят. Села на автобус, затем на другой, и так пересадками добралась до этого города. В день, когда умер Сэм, наша мать обозлилась на меня, когда услышала мои слова о том, что я догадывалась о его будущем поступке. Я могла это предотвратить. Она обвинила в его смерти меня, и, схватив нож, набросилась на меня. Его она любила больше. Сэм был умнее, красивее, мужественнее. Она терпеть не могла девочек. И когда она случайно (хотя, может, специально) ранила меня в живот, оставив глубокий и длинный порез, я впервые испугалась за ребёнка. Но было поздно. Я потеряла слишком много крови. Когда меня выписали из больницы, мать уже знала, что у меня случился выкидыш. Она злилась на меня за то, что я не рассказала ей о беременности. Будто бы это что-то изменило в тот момент. Через неделю я сбежала из дому. Теперь я никогда не смогу носить бикини, — мрачно улыбается Сэм. — Никогда не смогу довериться кому-либо. Раздеться перед кем-то.