Ефим Сегал, контуженый сержант

Соболев Александр

Глава десятая

Остаток года незаметно канул в Лету. Никаких, почти никаких изменений в жизни Сегалов не произошло, если не считать того, что они и их соседи по квартире получили небольшое, но весьма существенное коммунальное удобство: после настойчивых ходатайств Ефима небольшая ничейная кладовочка по соседству с комнатой Сегалов была переоборудована под общую кухню. Для устройства выхода из нее в общий коридор они даже пожертвовали угол своей комнаты.

И вот, в один прекрасный день, в длинненькой, узенькой комнатке-шестиметровке выстроились вдоль стены, впритык один

к другому, «гуськом», четыре крошечных столика - по числу проживающих семей. Из коридора на кухонные столики перекочевали керогазы и керосинки, из комнат - ведра с водой.

Приятное это новшество было первой ласточкой, возвестившей приход весны, как думалось, и в жизни Ефима и Нади. Нет, не весны любви: она для них наступила давно и длится, слава Всевышнему, наперекор трудностям и испытаниям - длится!.. Близилась, судя по обстоятельствам, иная для них долгожданная весна - начало их мало-мальски безмуторной жизни. И росла надежда, что, возможно, февраль наступившего нового года и окажется для четы Сегалов тем судьбоносным месяцем.

И настал он, месяц весны света, встречи зимы и весны, месяц начала победы солнца над мраком, тепла над холодом... Вот таким-то ясным февральским днем спешил Ефим на свидание к Даниилу Борисовичу Красницкому, которое тот назначил ему не в издательстве, не в ресторане, а... у себя дома! Почему именно дома? Ефим и Надя долго бились над очередной загадкой странного издателя, да так ни до чего и не додумались.

Красницкий встретил Ефима в просторной великолепной прихожей. На нем ладно сидела темно-зеленая шелковая пижама, по пятам следовал кобель-боксер. Перехватив опасливый взгляд Ефима, Даниил Борисович успокоил:

– Не бойтесь, Рекс при мне не тронет. Снимайте пальто, проходите, пожалуйста.

Хозяин провел гостя через несколько комнат, обстановка и убранство которых напоминали музейные покои графа Шереметьева. Не составил исключения и кабинет. Ефиму ни разу не доводилось видеть подобных личных апартаментов. Он даже малость оробел и не сразу решился опуститься в мягкое кресло, обитое голубым штофом. Красницкий расположился в таком же нарядном кресле за богато инкрустированным письменным столом.

– Люблю старину, мебель хорошую люблю. Весь этот особняк принадлежал когда-то экспроприированному предпринимателю. Я занимаю всего-то уголок дома. Ничего, не жалуюсь: лишнее ни к чему. Да... Ладно, давайте-ка ближе к делу. Настоящие дела предпочитаю вершить в данном кабинете в приятной обстановке и столь же приятном уединении, хотя и вдвоем. Вы, конечно, пока ни о чем не догадываетесь?... Сейчас занавес откроется. Красницкий положил перед Ефимом лист чистой бумаги и свою авторучку с золотым перышком. Внимательно, во все свои острые глаза смотрел Ефим на издателя.

– Что вы на меня уставились, как тур на новые ворота?

– Вы хотели сказать, как «баран»?

– Ха-ха-ха!
– неприятно, с хрипотцой рассмеялся Красницкий.
– Ну зачем же так грубо - «баран»! Тур - куда благозвучнее... Итак, Ефим Моисеевич, поясню напрямик, без обиняков.
– Он почему-то воровато огляделся по сторонам, встал, опустил жалюзи на окнах.
– Так удобнее, - сказал негромко, - слишком сильно светит солнце, глаза режет... Ну-с, брат, рискую повторяться, но... кончается антракт - начинается контракт, в полном смысле любимого

мной делового слова, тем более, что нам с вами и надлежит в данный момент заключить некий контракт.
– Красницкий передал Ефиму стопку бумажных полос, на которых типографским шрифтом были напечатаны какие-то стихи.
– Читайте, ликуйте! Сие - типографский набор вашего «Котенка усатого».

Ефим вспыхнул, сердце его учащенно забилось радостью, гордостью, он жадно принялся читать гранки своей сказки... Так это же почти книжка! Неужели сбылось?

– Прочли?
– спросил Даниил Борисович.
– Так, теперь, если надо, сделайте соответствующие поправки и подпишите каждую гранку.

Никаких ошибок в тексте Ефим не обнаружил... Может быть, они и были, но литератор-дебютант от избытка чувств их не заметил.

– А дальше?
– спросил он Красницкого, позабыв в этот час обо всех горестях - личных и глобальных.
– Когда моя книжка появится в киосках, в магазинах?

Красницкий многозначаще, цепко смотрел на него.

– Это зависит в настоящее время только от вас, товарищ молодой автор, от вас.

– То есть как от меня?

– Сейчас поясню.
– Красницкий откинулся на спинку старинного кресла, насупил брови, отчего взгляд его стал еще цепче. — Сколько вы полагаете получить чистого гонорара за свой гениальный труд?
– осведомился тоном, заставившим Ефима съежиться.

Но, ни о чем еще не догадываясь, он, собравшись с духом, ответил:

– Тысяч двадцать восемь, пожалуй, после вычета налогов.

– Правильно, молодчина, считать умеете... Так вот, - Красницкий, словно пантера на жертву, сделал выпад в сторону Ефима, - напишите расписочку на полную сумму, то есть на тридцать тысяч рубликов. И тотчас же, из этого несгораемого шкафчика, - Ефим только теперь заметил небольшой несгораемый шкаф позади Даниила Борисовича, - получите восемь тысяч наличными плюс ваши расписочки на две тысячи рубликов.

– Как?!
– вырвалось у Ефима.
– А остальные две трети?

– Младенец, - пренебрежительно хмыкнул Красницкий, - честное слово, младенец! Придется растолковать: треть - мне, треть - директору мастерских... А ты как думал, дорогой?
– Красницкий перешел на «ты».
– Мы что, по-твоему, постники? Манной небесной прикажешь нам питаться или на зарплату кишки высушивать?.. Дурачок ты, Сегал, я еще в ресторане заметил, да сам себе не поверил. Ведь ты - еврей, еврей, черт тебя за бока возьми!.. Пиши расписку, не дури! Десять тысяч за твой «шедевр» - цена хоть куда! Пиши!

Будто дубинкой оглоушенный, опустив голову, сидел Ефим в мягком голубом музейном кресле. Загадка Красницкого перестала существовать, перед ним, вернее, над ним возвышался махровый хапуга, вымогатель, облеченный высоким званием издателя детской литературы... Как, оказывается, просто! До смешного просто! А Ефим и Надя, неглупые люди, журналисты, подозревая, правда, что-то неладное, никак не могли уразуметь, где собака зарыта. А собака-то едва присыпана землей... В эти минуты он больше негодован на себя, чем на Красницкого. Ведь с первой же встречи его опытные зоркие глаза и еще больше - сверхинтуиция - безошибочно предостерегали против Красницкого. И вместо бегства от него как можно дальше, попался-таки Сегал на крючок с сомнительной приманкой.