Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
– Вот она, кровушка!
– хищно облизнулся Красницкий, облапил пятерней почти им одним опустошенную бутылку.
– О, мы уже, оказывается, выпили до донышка? Молодцы! Девушка!
– Явилась официантка.
– Принесите-ка нам еще граммчиков триста... нет, четыреста... а, что там - еще бутылочку такого же коньячка и по цыпленочку «табака».
– Мне цыпленка не надо, - поправил Ефим, - я и этого всего не осилю.
– Что же вы, молодой человек, так плохо кушаете?
– упрекнул Красницкий.
– Ладно, насиловать юношу не будем. Давайте одного цыпленка...
– Даниил Борисович тщательно вытер салфеткой жирный рот и руки.
– Люблю поесть! И выпить, конечно, - добавил со смешком.
– А вы что же отстаете? Осетрину еще не одолели. Позор!
Из первой бутылки Ефим выпил чуть больше ста граммов, остальное - Красницкий. Коньячок делал свое дело: Ефим уловил, как неестественно заблестели коричневожелтые глаза Даниила Борисовича, как сквозь смуглую кожу проступил густой румянец - издатель захмелел.
– Эх, брат, - чугунная длань опустилась на плечо Ефима, - и ты, видно, горя хлебнул... Ничего, брат... разреши к тебе обращаться на «ты» - я разика в два тебя постарше... Не горюй! Заживем мы с тобой преотлично.
Обжорство Красницкого, собачья жадность к еде, фамильярность, слова «эх, брат» довели Ефима, он с плохо скрытым раздражением спросил:
– В каком смысле «заживем»?
– Во всех смыслах, во всех, были бы деньжата в кармане!
– По-моему, Даниил Борисович, вы и так недурственно живете и деньжата у вас, как я понимаю, водятся.
Красницкий снял чугунную длань с плеча собеседника, замолчал, полупьяным взглядом впился в него:
– Э-э! Ефим, я вижу ты ежистый! Что-то мне твои колючки не того. Может, коньячок подстегивает, а?
Ефим промолчал. Ему не терпелось поскорее расстаться с рестораном, вернее, с Красницким. Но трапеза, как назло, продолжалась. Официантка поставила на середину столика вторую бутылку коньяка, кое-что добавила на закуску, плутовато улыбнулась Красницкому, отчего тот сальненько ухмыльнулся, долгим взглядом проводил ее, уплывающую, вертящуюся, как на шарнирах.
– Ну-с, кончился антракт, начинается контракт, - засмеялся Красницкий, довольный каламбуром, с трудом оторвав маслянистые глаза от округлого зада официантки.
– Как поется в песне: «Прочь тоска, прочь печаль!» Продолжим.
– С удовольствием!
– неожиданно ухарски воскликнул Ефим, взял бутылку и, к изумлению Даниила Борисовича, налил себе не рюмку, а фужер вместимостью под двести граммов.
– Вам, Даниил Борисович, тоже фужерчик?
– Мне? Мне? Тоже фужерчик?
– опешил Красницкий.
– Ну и ну!
– покачал бычьей головой.
Не знал он, да и не мог угадать причину такой метаморфозы. Минуту-две назад Ефим решил: либо он сейчас же поднимается и оставит Даниила Борисовича в приятном уединении, либо начнет дурака валять и тем самым может быть собьет в себе растущее раздражение. Избрал второй варианы, более дипломатичный
– Ну-с, - провозгласил он в манере и тоном Красницкого, поднял и приблизил к нему фужер с огненным напитком, - выпьем до дна за отличную жизнь!
Чокнулись. Приоткрыв
– Ну, брат, ты даешь!
– с восхищением выговорил Красницкий.
– Кто бы мог подумать! Вот это по нашенски. Да!
– По-фронтовому, Даниил Борисович, по-окопному, - развязно уточнил Ефим.
– Там и коньячком иногда баловались, трофейным... Что же вы задумались? Посуда любит чистоту!
Не желая оконфузиться, Красницкий выцедил из фужера свою порцию, сморщился, крякнул, поскорее потянулся закусывать, поежился:
– Фу ты, дьявол! Понимаешь, Ефим, небольшими рюмками могу выпить хоть литровку.Особенно армянского, фужером - сроду не глушил! Однако, ты молодчина, молоток! Поглядеть, вроде бы, извини меня, не на что... Но силен, силен, бродяга. Вижу дело с тобой иметь можно. Молоток!
А "молоток" уже начал хмелеть. Развезло и Красницкого. Он поманил пальцем Ефима, наклонился к нему отяжелевшей головой.
– Слышишь, брат, - зашептал доверительно, - эх, и заживешь ты при мне, ежели дураком не будешь. У нас не артель - золотое дно, зо-ло-тое! Понял? Это ерунда, что мы называем производственными мастерскими. У нас и именитые издаются.
– Красницкий назвал несколько известных фамилий.
– Денежки всем нужны! У нас - золотое дно, зо-ло-тое!
– повторил нетвердым языком.
– Понял?
Хмель все забористее овладевал Ефимом, он всеми силами противился опьянению. Кивнул Красницкому:
– Понял/
– Больше я тебе сейчас ничего не скажу, - пробормотал Даниил Борисович.
– По-том...
– он скосил пьяные глаза на почти пустую бутылку, поднял ее, покачал.
– Ннну-с, давай, брат, допьем, тут совсем малость.
К удивлению Ефима, "малость" почему-то его почти отрезвила. Красницкий же, наоборот, "дозревал".
– Я - старый воробей, - разоткровенничался он, - меня на мякине... Мне по... подай зернышли отборные, слышишь? Ты зайди ко мне домой - ковры, хрусталь... старинный фарфор, картины, антиквариат! Да! Надо жить уметь, молодой человек.
Ефим слушал пьяный треп Красницкого, с каждой минутой трезвея, от нетерпения ерзал на стуле: скорее бы кончился отвратительный фарс!
Ву, конечно, член ВКП(б)?
– спросил неожиданно.
– Чего-о?
– Я поинтересовался вашей партийностью.
– Ха-ха-ха!
– закатился Красницкий не совсем пьяным смехом.
– Ха-ха-ха! Уморил, ей-богу уморил... Ну и чудило же ты, - сказал почти трезво.
– Кто же, скажи на милость, доверит у нас беспартийному ответственную, да еще идеологическую работу? Неужели ты, журналист, не смыслишь такий азов? Или ты ваньку валяешь? А не смыслишь, стало быть, прости меня, - дурак. Я - не дурак. Я состою в партии большевиков с одна тысяча девятьсот двадцатого. С тех пор и по ныне - на руководящих постах, и, главное, не хлебных местах. Красная книжица, - он похлопал себя по левой стороне груди, - все! Разве ты сам беспартийный?