Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
Весна бушует вьюгою В пьянящем изобилии... —
возвышенно закончил Ефим и выжидательно посмотрел на Надю.
– Вы и в самом деле поэт, - искренне похвалила Надя и вдруг замолчала. Слово «поэт» вызвало у нее далекое воспоминание: она, ученица девятого класса, из книг, на уроках литературы, узнает о тяжкой доле русских поэтов, о трагических судьбах Пушкина, Лермонтова, Кольцова... Вместе с ними разделяли их страдания родные, близкие им люди. И тогда, девчонкой, дала себе зарок: она никогда не будет женой поэта, дабы не знать, не видать его душевные муки. Странные это были раздумья
– Да, вы, оказывается, поэт, - повторила она, - как это мило сказано: «У сердца у девичьего весенние страдания...» Как вы это угадали?
– спросила наивно.
Ефим рассмеялся.
– Ах, Надя, все девушки весной страдают, и парни тоже.
...До вечера прогуливались они по аллеям лесопарка, оживленно болтали. Большей частью говорил Ефим, увлеченно, вдохновенно. А Надя слушала. Многие его суждения и взгляды совпадали с ее собственными, лишь по-иному высказанными вслух другим человеком. И это было удивительным открытием.
И Ефим сделал для себя приятное открытие: Надя не просто маленькое существо, «курочка без мамы», которую хочется жалеть и выручать, а девушка умная, восприимчивая, пытливая. Он почувствовал в ней отнюдь не вежливого слушателя, но сопереживателя, почти единомышленника. И это была великая находка - находка родственной души.
С ней так легко и приятно, и с каждым часом, с каждой минутой виделась она Ефиму все милей, даже красивей, а в лучах предзакатного солнца и вовсе показалась сказочным лесным видением - неуловимым, но зовущим...
Всего несколько часов назад вошли они в парк чужими людьми. Она - спрятаться под крыло утешителя, он - на зов о помощи... Вечером покинули парк друзьями, даже чуточку больше, так, во всяком случае, думалось Ефиму. А Наде? Горе, которое утром затмило ей свет божий, грозило раздавить, заметно поубавилось. Образ Андрея несколько отдалился, поблек... Ефим, как волшебник, разогнал тучи над ее головой.
Распрощались они в тусклом коридоре барака.
– До завтра, Наденька, - сказал он, не выпуская из рук ее прохладные пальцы.
– До свидания, - она осторожно высвободила свои пальцы из крепкого рукопожатия.
Не спалось в эту ночь Ефиму. Он будто и не расставался с Надей, слышал рядом ее дыхание, как наяву видел ее стройную, застенчивую, милую и... желанную. Обнимал ее, осыпал страстными поцелуями, не чувствуя, что целует грубую ткань казенной наволочки. Он уже ни на секунду не сомневался в своем окончательном выборе: Надя станет его женой, очень скоро, может, завтра, послезавтра, ну через неделю, максимум, через две. Хорошо это или плохо? Такого вопроса сейчас нет, не должно быть:- это веление судьбы!..
Далеко за полночь, когда с него схлынуло полубредовое возбуждение, он попробовал трезво разобраться во внезапно захватившем его чувстве. Он полюбил Надю, он всей сутью своей стремится стать для нее самым близким
А можно ли, имеет ли он право сбрасывать со счетов свое изрядно потрепанное войной здоровье? Больной муж для Нади? Перспектива!.. А зачем ей это, за какие провинности?..
Пугающая оголенной правдой реальность заставила дрогнуть Ефима. В его возбужденном мозгу сцепились в схватке две силы.
«Откажись от безумного пагубного замысла, откажись, пока не поздно», - требовала первая.
«Не слушай бесчувственную расчетливую трезвенницу, не перечь судьбе, пожалеешь: чудо-девушку, ниспосланную тебе свыше, потеряешь безвозвратно», - возражала вторая.
От внутренней междоусобицы Ефима бросило в жар, застучало в висках. Он снял со спинки кровати полотенце, вытер пот со лба, тяжело вздохнул.
За окном между тем уже наступал рассвет. Сквозь легкую занавеску в огромное окно врывался свет, медленно растворяя сумрак, тесня его в углы. Соседи Ефима спали крепким предутренним сном. А он знал, что не уснет. Ему так необходимо было с кем-то поговорить о том, что с ним творится. Но с кем?..
Будто подталкиваемый неведомой силой, он соскочил с кровати, достал из тумбочки тетрадь, куда записывал стихи, сел за стол. Не успел раскрыть тетрадь - и тут же, как бы сами собой, начали складываться строки:
Еще ничего не осознано -Только начало пути.
Может, пока не поздно,
Опомниться и уйти?
Ландыш к губам клонится,
Ах, какой аромат!..
Ночь позади... Бессонница,
Я долгой бессоннице рад.
Маки, ромашки, левкои...
В комнате - яркий цветник,
Не жажду ни сна, ни покоя:
Сердцем к цветам я приник...
...Радость, тревога, ненастье,
Сладкий любовный угар...
Что это - первое счастье?
Жизни последний удар?
Он прочел стихотворение вслух, шепотом, конечно. Сегодня же его услышит Надя. Впрочем, нет. К чему смущать ее? Зачем вселять в ее душу сомнения, мол, «пока не поздно, опомниться и уйти»?
Вернее всего - опомниться бы ему, оставить ее, отойти, - так лучше для обоих. Но никакие доводы разума не могли остановить теперь Ефима. Он, словно с крутой горы, с широко раскинутыми руками летел к своей Наде, чтобы заключить ее в объятия. И если бы даже нашлась сила, сумевшая задержать его, крикнуть ему: «Остановись, сумасшедший! Куда тебя несет нелегкая?! Хочешь, я нарисую тебе отрезвляющую картину вашего совместного житья-бытья на многие годы вперед?.. Как смеешь тащить за собой славную, наивную девушку? Уйди! Возвращайся к Розе, там ждут тебя любовь, богатство и покой. Там - твоя кровная родня - евреи...» - он, выслушав будто в полусне вещие слова, вырвался бы из цепких пут разума и продолжил бы неукротимый бег навстречу року своему, злому или доброму, но неотвратимому.