Его апатия
Шрифт:
Глаза Омара сузились, он тяжело задышал. Разговор о сыне был единственным, способным вывести его из состояния мрачной отрешенности. Этого Дронго и добивался.
Давай договоримся так, — перешел на "ты" Дронго, — ты будешь меня слушать и держаться изо всех сил. Никаких криков, никаких срывов. Если не нравится, не отвечай. Я здесь не ради тебя. Ради твоей сестры, ради ее семьи, ради твоего сына. Поэтому держись из последних сил и слушай.
Омар сжал губы. Было заметно, что он дрожит.
— Я все узнал, — сказал Дронго, глядя ему в глаза, — тебя подставили с этой квартирой. Они в "Синем горизонте" обманывали многих. Ты был не первый и не последний. Лена не знала всех подробностей случившегося в Москве,
Зрачки Омара расширились. Он открыл рот, собираясь что-то сказать.
— Пока молчи, — строго приказал Дронго. — Будешь говорить, когда я разрешу. Я все знаю. И про твои неудачные вояжи в Турцию, и как ты потерял деньги в августе девяносто восьмого. Все эти несколько дней я занимался историей твоей жизни. Я знаю, что пистолет тебе достал Виталий Толкачев…
Омар попытался возразить, но Дронго поднял руку.
— Не спорь, я здесь не для того, чтобы с тобой спорить. И не собираюсь никому рассказывать о том, откуда у тебя этот пистолет. Ты узнал, что продавший тебе через агентство квартиру Прокопович на самом деле Петр Ковальчук. У него было два паспорта с двумя фамилиями, отцовской и материнской. Ты нашел пистолет, приехал в Ростов и несколько раз встречался с Ковальчуком. Видно, надеялся получить назад хотя бы часть денег: Ковальчук, наверное, обещал, а потом что-то произошло, и он отказался. Не знаю, как именно все было в его доме, могу только предполагать. Потом ты вышел из квартиры, выбросил пистолет. Поехал в Киев и попытался что-то объяснить своей бывшей жене, ничего толком по-прежнему ей не рассказывая. Она решила, что это твоя очередная попытка вернуться. Потом ты приехал в Москву, нашел Потребеева, попросил его нe оставлять твою жену и сына. Затем вы месте поехали в Балашиху, и ты вошел в дом, где живут мать и сестра Петра Ковальчука. Что у вас там было, я не знаю. Но, кажется, догадываюсь. Затем ты вернулся в Махачкалу, где тебя и арестовали. Вce верно?
Омар кивнул головой. Он не мог говорить. Слова застревали в горле, слезы катились по щекам, и ему было очень стыдно за свою слабость.
— Первый вопрос, — требовательно произнес Дронго. — Зачем ты поехал в Балашиху? Только отвечай конкретно и без ненужных воспоминаний. И учти, что я не следователь. Мне нужна только правда.
— Д… д… д… — Омар не мог говорить.
— Спокойнее. — Дронго ненавидел себя за ту роль, которую ему приходилось исполнять, но только таким шоковым методом можно было добиться от его подзащитного правды.
— Д… деньги, — выдавил Нагиев. — Я… поехал… вернуть деньги…
— Какие деньги? — не понял Дронго. Внезапно его осенило: конечно, деньги! Исчезнувшие пять тысяч, о которых следователь написал в протоколе как о потраченных в Москве. Деньги, которые Омар взял в квартире убитых.
— Пять тысяч долларов? — спросил Дронго.
— Да, — кивнул Омар, — я… отдал их матери… сказал, что это от сына… Больше ничего не мог сказать.
Вот почему его сестра так нервничала, сообразил Дронго. В семье Прокоповичей не хотят говорить об этих деньгах. Они поняли, кто именно их принес, и решили не сообщать об этом следователю. Во-первых, из-за самого убийцы, чтобы его наказали еще и за кражу, а во-вторых, просто боялись, что деньги у них изымут как вещественное доказательство. Может, они справедливо боялись, немало было случаев, когда изъятые деньги пропадали в милиции.
— Ты вернул им деньги, — сказал Дронго. — Тогда все понятно. Теперь постарайся успокоиться и расскажи мне, что произошло в квартире Ковальчука. Почему ты убил их девочку?
— Я не убивал, — выдавил Омар.
— Не убивал? — нахмурился Дронго. — С тобой там был еще кто-то?
— Один, — возразил Омар.
— Тогда вразумительно объясни, что там случилось.
— Он обещал вернуть часть денег, — выдохнул Омар, — но не сразу, а в несколько приемов. Я его два года искал. У него действительно два паспорта было. Мы пришли к нему домой, сидели за столом на кухне. Внезапно вошла его жена. Начала кричать, что все мы жулики и хотим ограбить их семью. Я сначала терпел, а потом ответил, что хочу только вернуть свои деньги. Тут она бросилась на меня, едва глаза не выцарапала. Я ее еле оттолкнул. Ковальчук деньги принес, но мне их не дал. Я ждал, пока он деньги даст, но его жена снова кричать начала.
Тогда Ковальчук взял нож и сказал, что ничего возвращать не станет. Я подумал, что он шутит. Но они вдвоем на меня напирали. Ковальчук несколько раз ножом замахнулся, какие уж тут шутки. Тогда я пистолет достал. В этот момент жена Ковальчука в меня топор бросила. Я в нее выстрелил. А потом три раза в него. Сам не помню, в каком состоянии был. И тут на кухне его дочь появилась. Я не хотел чтобы ребенок на все это смотрел. А она меня увидела, испугалась, закричала и побежала в комнату. Я за ней. У них там ковер какой-то непонятный был, из стороны в сторону под ногами ерзал. Мы оба споткнулись, упали. Она головой о тумбочку ударилась. Я вскочил, вижу, она задыхается, и понял, что она больно ударилась. Тут она руками стала шевелить. Я очень испугался. Схватил ее за плечи, начал искусственное дыхание делать, тряс ее, руками за шею хватал, за плечи. Ничего не помогло, вижу, что она умирает у меня на глазах. Я еще подумал, что это мне такое наказание, что меня Аллах наказал за то, что я сделал. Оставил я девочку, сижу рядом с ней, плачу, кричу, ничего с собой поделать не могу. Потом решил, что нужно пойти в милицию. Но не мог я сразу пойти, хотел с семьей попрощаться, Руслана в последний раз увидеть, Фатиму.
Омар, уже переставший плакать, провел рукой по лицу собрался с силами и продолжил:
— Я вещи разбросал, пусть думают, что грабитель приходил. А девочку перенес на диван. Не мог смотреть на нее. Каждую ночь она мне снится. Такое страшное наказание. Я деньги взял и решил, что ответу их в Балашиху, матери Ковальчука. Не мои это деньги были, чужие. Не мог я их себе оставить после смерти ребенка. Не имел никакого права. Ты не знаешь, как это страшно, когда к тебе во сне такая девочка приходит. Адвокат говорит, что меня пересадит в другую камеру. Он не знает, что я радуюсь, когда мне спать не дают. Иначе я могу умереть во сне. Омар покачнулся на стуле. Дронго подумал, что есть предел и его страданиям.
— Потом я пистолет выбросил и в Киев поехал. Ничего Лене не стал говорить, все время о Руслане думал. Увидел его издалека и даже подойти побоялся, думал, не выдержу. Не хотел, чтобы он отца помнил плачущим. Потом мы с Толиком деньги отвезли в Балашиху, я их матери Ковальчука отдал. Я не взял оттуда ни копейки. Ни одной копейки, ни одного доллара.
Приехал в Махачкалу попрощаться со своими, никак не мог Фатиме рассказать о том, что со мной случилось. Она так верила в меня, мать мне заменила. А я оказался таким подлецом. — Он перевел дыхание. — Спасибо тебе, что так для меня старался. Спасибо. Только все напрасно. Я ничего на суде не скажу. Меня должны расстрелять. Нельзя мне жить после такого. Нельзя.
— В России к смертной казни не приговаривают, — напомнил Дронго.
— Значит, убьют в тюрьме, — равнодушно ответил Омар. — Не должен я жить после такого. Не имею права.
— А твой сын?
— Пусть забудет меня, — сказал Омар, и его лицо страшно передернулось. — Пусть не узнает, что его отец был детоубийцей.
— Хватит, — перебил его Дронго, — хватит изображать из себя изгнанника-абрека. Ты получил образование, закончил институт с отличием, а говоришь так, словно всю жизнь провел в высокогорном селе.