Его большой день
Шрифт:
Пока я работал, все подсчитать успел. Прокатиться на карусели стоит пять крейцеров. Прокрутишь пять раз — разок прокатишься. Значит, чтобы двадцать крейцеров заработать, надо карусель повертеть двадцать раз. Только боязно мне очень было: а что, если хозяин карусели меня прогонит, когда я вместо катанья денег у него попрошу? Но я твердо решил: добьюсь своего! Не отступлю ни за что на свете! Ох, как трудно оказалось выпросить эти деньги!
«Лучше катайся», — настаивал хозяин карусели, а я ни в какую не соглашался, подавай, мол, денежки. В конце
«Вон отсюда, чтоб духу твоего здесь не было! Еще раз на галерею полезешь, кнутом отстегаю!»
А меня и след простыл.
Теперь надо шарманщика найти. Жалобной песенки шарманки не слыхать что-то. Нашел шарманщика в корчме у Вайса. Там и состоялась наша торговая сделка. Она так много для меня значила!
Тут-то настоящая история и начинается…
Дядя Богдан улыбнулся, раскурил трубочку и продолжал:
— Не стану рассказывать, что дома было, когда я явился без гроша в кармане, но с белым зверьком за пазухой.
«Этакие деньги отдать, и кому? Бродяге какому-то безродному, да за что?» — возмущались мои родители. Долго после того я прятал свою покупку. А мышка сметливая оказалась: просить умела, зубками бумажку, как щипчиками, протыкала. Лишь узнав о ее талантах, отец с матерью простили мне эти двадцать крейцеров. Но я им так никогда и не сказал, во что мне белая мышь обошлась.
Как заботливо я ухаживал за белой мышкой! Все лето она у меня прожила, свободно по дому бегала. Только войду в комнату, а она тут как тут и просит чего-нибудь вкусненького.
Осенью стали собираться в дом полевые мыши. Одна в сенях дырку прогрызла между полом и стеной. Белая мышь эту дырку вскоре нашла и шмыг туда! — в гости к полевой. Они крепко подружились.
С той поры белая мышка частенько выскакивала из норки мне навстречу, когда я в сени входил. Сядет на задние лапки и передние ко мне тянет, ждет подачки. А у меня всегда в карманах что-нибудь для нее припасено: то сахару кусочек, то корочка, то орешки. Сколько одних орехов нарвал я для нее в лесу!
Сяду, бывало, орешек на колено положу, а мышка — гоп! — уже грызет его.
И что же вижу однажды!
Чей-то острый носик из мышиной норки высовывается и блестящие глазки с любопытством смотрят на белую мышку. А та знай себе орешки хрупает.
Чуть шевельнулся я — носик и глазки исчезли в дырке. Но не долго выдержала полевая мышка. Ведь и в норке, должно быть, слышно было, как ее беленькая подружка грызет орешек. Как тут не соблазниться! Выглянула серая еще разок, а там и совсем вылезла. Я сидел смирно, шевельнуться боялся — спугну еще. Но в тот день полевая мышка так и не решилась отойти от норки. На другой день опять я белую мышку угощал. Смотрю — и полевая осмелела, от норки отбежала. Осматривается, а сама настороже — готова, чуть зашумит что, юркнуть в свою норку. Бросил я ей орешек, схватила она его — и к себе утащила.
Через несколько дней полевая мышка так расхрабрилась,
Еще немного спустя стал я орешек себе на колено класть, как для белой мышки. Только полевая мышка долго еще не решалась по штанине взобраться на мое колено, но и от орешка отказываться ей не хотелось. Вот как-то раз лакомится белая мышка у меня на колене. Вдруг серенькая решилась, взбежала по ноге, орешек схватила и — вниз. Орешек на полу сгрызла. А на следующий день орешек она у меня на коленях съела.
С тех пор, бывало, только скрипну я дверью, обе мыши уже меня ждут. Я угощал их поровну. Они ели на моем колене, из моих рук и даже друг за дружкой по мне гонялись.
Уж не знаю, сколько времени так продолжалось бы. Но у нас в доме слишком много мышей развелось. Мама что ни день жаловалась: опять они в чулане что-то съели. Вот отец однажды и принес кота; тот разбирать не стал, какая мышь ученая, какая нет, серая она или белая, всех до единой переловил. С тех пор меня уже никто больше в сенях не поджидал. А в карманах долго еще орешки лежали, только отдать их было некому…
Дядя Богдан улыбался и весело попыхивал трубочкой. Должно быть, с удовольствием вспоминал детство.
Немного спустя он тихо так сказал:
— Природу я с малых лет любил. Мой это был мир. Я бродил по лесу и то за муравьем, то за жучком или птицей часами наблюдал… А вот завтра, — он лукаво взглянул на меня, — пойдут у нас с вами рассказы настоящие, охотничьи!
4. Окаменевший олень
На другой день мы отправились на Майов пик.
Мы шли по охотничьей тропе, устланной хвоей, словно по ковру. Дядя Богдан отшвыривал в сторону сухие веточки, чтобы я нечаянно не наступил, не зашумел бы. Шли мы молча и только пристально поглядывали по сторонам.
По пути видели мы косулю с козленочком, но прошли так неслышно, что они нас даже не заметили.
На Майовом пике, поросшем высокими старыми елями, дядя Богдан выбрал уютную полянку. На ней мы и расположились.
— С чего же начинать? — спрашивает дядя Богдан и достает из своей кожаной сумки хлеб с брынзой. А мне так и кажется, что он сейчас новую историю достанет.
— С чего вам угодно, дядя Богдан, — отвечаю.
— На первый раз выбирайте сами, — подбадривает он меня. — Не бойтесь, запас у меня большой, о чем хотите, рассказать могу. Бродил я много по лесам, всякой всячины насмотрелся. На прудах в Южной Чехии служил, и о тех местах кое-что рассказать сумею.
Ну, если так, стал я думать, что же выбрать? Обо всем хочется послушать! Об оленях, рысях, косулях или лисицах. Не так-то просто решить.
— Так что же?.. — понукает меня дядя Богдан.