Его большой день
Шрифт:
Передо мной была старая, сильно заросшая лесосека. Листья на деревьях и кустарнике пестро расцветились, и золотого цвета было больше всего. Это пока солнце высоко стояло. Зашло солнце за высокие горные вершины — золото погасло и вырубка потемнела. А об олене ни слуху ни духу.
Подумывал уже я уйти, да внизу в лощине зашевелилось что-то. Смотрю в бинокль — так и есть: олень. Но за ракитой головы не видно было, не поймешь, что за олень. Наконец он поближе подошел. Вижу — тот самый. Его-то я и ждал. Рога на голове книзу потолще, а на концах гладкие и острые, будто кинжалы.
Прицелился
Прыгнул олень как-то судорожно и исчез в узкой расщелине, заросшей высокими кустами бузины и лопухом. Пришел я туда, вижу: следы крови олень оставил. Кровь темная, значит, попал я в печень, олень далеко не уйдет. Отметил я сломанной веткой место, куда олень прыгнул, и домой ушел. Приду за ним завтра.
На другой день позвал я с собой на Волчью Вершину Кашку и еще одного лесника.
Стали мы лес осматривать.
Через полчаса промокли от росы по пояс, но оленя-подранка так и не нашли. Однако не хотелось нам от своего трофея отказываться. Не провалился же он сквозь землю!
Продираюсь я через мокрые кусты и вдруг слышу на вырубке страшный визг, рычание чье-то…
«Что там такое?» — думаю я и никак не могу в толк взять, что это за странные звуки.
Где-то далеко в стороне выстрел прогремел.
«С оленем, значит, покончено», — решил я и успокоился. Но интересно бы узнать, что на вырубке делается? И быстро взобрался по крутому склону. А рычание и визг все яростней, слышны в них боль и злоба. У меня мурашки по телу побежали, в жизни такого я не слыхивал. А любопытство меня так вперед и подгоняет.
Выбегаю на небольшую полянку и вижу удивительную картину: рысь с лисицей дерутся.
Катаются по земле, рычаг. То пятнистая темно-серая рысь очутится внизу, то рыжая лисица.
Только этой пятнистой кошки на участке не хватало!
Ударил я из двустволки дуплетом, и соперники остались лежать на земле. Подошел я и вижу: рысь все еще держит зубами лисий затылок. Лиса же во время схватки перегрызла сухожилия на задней лапе рыси.
Осмотрел я внимательно раны на шее лисицы, и тайна гибели лис в нашем лесу открылась. Из следов от четырех острых рысьих клыков еще кровь сочилась.
Разложили мы костер у ручья, чтобы обсушиться, а лесник Кашка ходит вокруг мертвой рыси и ворчит:
«Ну и жадная тварь! Все хотела себе забрать!.. Но шуба у этой негодницы красивая!»
Прав был Кашка. Ведь рысь потому душила лисиц, что хотела быть единственной хозяйкой на участке. Не терпела, значит, чтоб и другие хищники на ту же дичь, что и она, охотились.
— Вот и попала сюда! — сказал дядя Богдан, показывая на шкаф.
9. Сметливая лиса
Несмотря на свои шестьдесят лет, дядя Богдан ходил так быстро, что я едва поспевал за ним и при этом весь обливался потом. Поэтому я очень обрадовался, когда он остановился у ручейка и сказал:
— Ну вот, мы и пришли.
Ведь
По одну сторону долины шумел старый еловый лес, по другую виднелась вырубка, на которой кое-где тянулись ввысь буки-семенники. Островками краснел цветущий иван-чай, а пониже, у ручья, благоухал золототысячник.
Мы сели под кустиком. Поток бешено прыгал по крупным камням и громко журчал.
Пришлось подождать. Солнце было еще высоко, и на вырубке сильно припекало. В такое время благородная дичь лежит где-нибудь в тенистой чаще и выходит оттуда на водопой только по холодку.
По мере того как солнце садилось за горный кряж, на вырубке менялись краски. Искрившаяся в солнечных лучах зелень потемнела, стала бархатистой, а ярко-красные островки иван-чая приобрели лиловатый оттенок.
Вскоре на вырубке показались те, кого мы так долго ждали.
Неподалеку вышла косуля с двумя козлятами. Они неуклюже перебирали слабыми тонкими ножками, с трудом пробираясь через толстый слой валежника.
С противоположной стороны вышла целая оленья семья и даже с оленем во главе.
Приятно было видеть, как эти красивые животные с аппетитом щиплют с кустиков листья, чертополох и траву. Я глаз от них не мог оторвать.
Тени легли уже на всю вырубку, ближе к чаще стало совсем темно.
— Вот полюбовались мы ими, теперь можем идти, — шепчет мне на ухо дядя Богдан.
Но мне не хотелось уходить, и я попросил еще немножко подождать.
И тут вдруг неподалеку от нас послышалось слабое ворчание. Оно тотчас же смолкло, наступила тишина. И снова те же звуки. Мы насторожились — что это могло быть?
Я смотрю во все глаза и вдруг вижу: откуда ни возьмись, лиса пробирается к ручейку. Облезлая, как всякая лиса летом. А за старой ковыляют три маленьких лисенка.
Мы боялись пошевелиться.
А лиса подошла к ручью — и прямо в воду. Ручеек на этом месте был совсем мелкий. Она и брюхо себе не замочила. Дошла лиса до торчащего из воды камня, вскочила на него и стала манить лисят к себе. Да где там! Бегают по берегу, барахтаются, скулят, а в воду не идут. И к матери тянет, и в воду лезть страшно. Один лисенок окунул было ланку, но, словно обжегшись, быстро отскочил назад.
Трусость детенышей рассердила лису. Она вернулась на берег и стала тихонько повизгивать — уговаривать их. Лисята приставали к ней, теребили ее облезлый мех, кувыркались — наверно, от радости, что мать опять с ними.
Старая лиса опять вошла в ручей и все оглядывалась, идут ли за ней дети, манила их. А те ни за что не хотели лезть в воду. Пришлось матери снова выйти на берег. Она больше не повизгивала, а сердито залаяла. После такого серьезного выговора один лисенок осмелился пойти за матерью. Он высоко поднимал лапки и стряхивал с них воду. Мать перевела его на другой берег. А остальные двое? Вода, должно быть, все еще нагоняла на них ужас. Мать долго понапрасну звала своих детей. В конце концов она отвернулась, побежала со смельчаком на вырубку и там спряталась в высокой траве. Двое брошенных лисят жалобно скулили, но в воду не шли.