Его другая

Савицкая Элла

— Мне жаль, Оль, — через какое-то время произносит он, касаясь губами моего затылка.

Я понимаю, что сейчас он не про Гену…

— Тебе влетит за то, что ты ушёл, — отвечаю тихо.

— Мне все равно.

Поворачиваюсь в его руках и трогаю напряженные скулы. Он прикрывает на миг глаза.

— Как ты всё объяснишь? Ты оставил Ани, гостей… Твои родители не поймут.

— Это не важно.

— Спасибо тебе… — шепчу задушенно.

— Оль, — замолкает, а у меня сердце навылет колотится, когда смотрю в его глаза, — я тебя…

— Не надо, — быстро переношу

пальцы ему на губы и накрываю их, — пожалуйста, не надо. Всё изменилось. С того момента, как я увидела её, всё больше не так, как раньше.

По лицу Давида проходит тень.

— Знаю.

— Раньше, — произношу то, что разъедало мысли, пока я ехала домой, — раньше она была просто девушкой, далекой, незнакомой. А сегодня, когда я увидела её рядом с тобой… увидела вас вдвоём и представила, что всю оставшуюся жизнь она будет твоей женой, меня это сломало. Оказывается, я не знала на что иду и до конца не верила…

По моей щеке скатывается слеза, а Давид стирает её. Я чувствую, как набирает темп биение его сердца, как тяжело приподнимается грудная клетка.

Я и в правду, не понимала, полагая, что всё можно изменить за эти три месяца. Когда не видишь чего-то, кажется, что его не существует. Вроде бы веришь, но оставляешь себе возможность принять и другую реальность.

— Я больше не смогу, — слова раздирают горло, пока произношу их, сердце задыхается от боли, — не смогу так…

Очередной мой всхлип прерывает Давид. Вжимается своими губами в мои и целует. Отчаянно, в последний раз. Я каждой клеточкой чувствую, что он последний, поэтому отдаю всё, на что способна. Всю мою невысказанную любовь вкладываю, смешивая поцелуй с солью пролившихся слез, а потом он отрывается от меня и долго смотрит в глаза.

— Я понимаю. Всё правильно, Оль. Всё правильно…

Ещё раз поцеловав, рывком встаёт с кровати и уходит.

С хлопком входной двери я утыкаюсь лицом в подушку, и беззвучно кричу. Секунду, вторую. Меня на части рвёт от потери.

Через какое-то время в комнату тихо входит мама.

Что-то говорит мне, гладит по голове, вероятно думая, что я так тяжело переживаю случившиеся с Геной. Ложится рядом, обнимает меня, просит прощения. Сотни раз извиняется за то, что пропадала, за то, что старалась залечить свои раны, а про меня не подумала. Она тоже плачет, а я впервые за долгое время обнимаю её и чувствую себя нужной ей.

Глава 39

— Покушай, Оль.

Мама ставит на тумбочку тарелку гречки с сосисками, а сама присаживается ко мне на кровать.

Вот уже какой день я будто не живая. Нет, я дышу, хожу в туалет, мой организм выполняет свои базовые функции, но душа ушла. Мне постоянно холодно и плохо. Так плохо, что нет сил вообще ни на что — даже на то, чтобы кушать или вставать.

— Потом.

— Ты всё время говоришь — потом, а еда остаётся не тронутой. Так нельзя, Оля. Понимаю, что ты пережила потрясение, но малыш, если ты не отпустишь ту ситуацию, то сама себя убьёшь, — она снова гладит меня, как маленькую и прижимается губами к моей щеке, — хотя бы немного, дочь!

— Хорошо, я поем.

Вздохнув,

мама встаёт и подходит к стулу, на котором лежит моё платье.

— Я рада, что ты хотя бы на выпускной пойдёшь. Молодец Мариам, что уговорила тебя. Развеешься.

Да, я только из-за Мари и иду туда. Она со слезами на глазах меня просила не оставлять её одну в этот вечер, и я согласилась. При ней я стараюсь вести себя нормально, чтобы она не видела моего состояния, и только когда остаюсь одна могу перестать улыбаться и делать вид, что всё в порядке. Что я готовилась к этому. Что я справляюсь.

Запихнув в себя несколько ложек гречки, чтобы не грохнуться в голодный обморок и снова не перепугать всех вокруг, я надеваю платье, подаренное мне папой.

Пару дней назад он приехал впервые после случившегося. Долго молчал, а потом сказал, что продаёт нашу квартиру. Взамен купит для меня однокомнатную в подарок к поступлению в университет, половину отдаст маме, чтобы они с Алисой могли жить отдельно от бабушки, а часть возьмёт себе и уедет в другой город. Вроде бы как, ему там предложили пойти преподавателем в медицинский университет, и он согласился. После этого достал коробку с платьем и попросил обязательно надеть его, потому что он хотел бы, чтобы я была счастливой в этот день.

Я из последних сил сдерживала слезы, видя его трезвым за такое долгое время и осознанным. В его взгляде впервые за полтора года не было ненависти в мой адрес, а только огромное сожаление. Перед уходом он скупо обнял меня, поцеловав в макушку и мне даже показалось, что очень тихо прошептал «Прости меня», но последнее я могла себе придумать.

Поворачиваюсь к зеркалу и оцениваю свой внешний вид. Наверное, платье ему помогала выбрать мама, потому что село оно идеально. Приталенное с кружевным верхом и пышной короткой юбкой с драпировкой, оно визуально делало меня ещё выше и стройнее. Как сказал бы Давид — платье для стрекозы. Не элегантное в пол, не сдержанное классическое, а с неким задором и легкостью. Точно — моё.

Подчеркнув глаза стрелками и наложив на кожу толстый слой румян, чтобы спрятать ещё не сошедший синяк, я распускаю волосы, решив, что на причёску у меня нет ни сил, ни желания, и в компании мамы отправляюсь на торжественную часть в специально арендованный зал во дворце.

— Какая ты красивая, Оль, — ободряюще шепчет мама, сияющими глазами обводя мой образ, пока мы ждём такси.

— Ты тоже, — улыбаюсь ей.

Мама, и правда, стала выглядеть снова, как раньше. Оказывается, у неё действительно появился новый мужчина, а с папой они подали на развод.

Около дворца уже толпятся десятки моих одноклассников и ребят из параллельных классов. Все очень красивые, на девчонок нельзя не смотреть с восхищением. А парни — они и есть парни. Кто-то в костюме, кто-то в футболке и джинсах, но все как на подбор — счастливые.

— Оооля, — мы обнимаемся по очереди с девочками, мама отходит к группе родителей.

Немного болтаем, в ожидании награждения, а потом приезжает Мариам.

— Привет, — тепло меня обнимает, а я в этот момент перевожу взгляд ей за спину.