Его нельзя любить. Сводные
Шрифт:
Когда я слышу женский плач, всегда передергивает. Иногда он проходит фоном и почти не задевает никакие струны души, а иногда наизнанку выворачивает. Вот как сейчас.
— Мне было так страшно, — Ника сжимается в комочек, всхлипывает. — Я успела попрощаться с жизнью. Не знаю, осталась бы я жива, но морально, морально они бы точно меня уничтожили.
Стискиваю зубы и прикрываю глаза. Я не хочу это слушать, потому что все ее чувства отзываются во мне. Они на поверхности. Страх. Он неподвластен подчинению в такие моменты.
— Мы выбрались, —
Знаю, что несу чушь. Но ничего более умного выдать сейчас не могу. Сочувствие — вообще не мое. Я всегда заботился лишь о своей шкуре.
Ника находит мою руку и крепко сжимает ладонь. Я дергаюсь от ее прикосновения, аж зубы сводит. Вроде самый обычный жест, мнимая поддержка, но цепляет. Слишком сильно, так, что дышать трудно становится.
Я понимаю, что она чувствует, и прекрасно знаю, чего хочет.
Она ищет облегчения, а это возможно лишь тогда, когда рядом тот, кто сильнее тебя. Ника на инстинктах ко мне тянется, уверенная в том, что произошедшее сегодня меня совершенно не тронуло. Что я пережил это без особого напряга. Но это далеко не так.
— Никто не узнает, — ее шепот звучит совсем близко.
Ника подползает вплотную. Крепко прижимается к моему боку, размещая свою ладонь на груди.
— Обещаешь?
— Обещаю, — киваю, просовывая руку ей под шею, а потом сжимаю плечо.
Она громко дышит, но я чувствую, что улыбается.
— Я никогда никуда не ездила одна, — выдает со вздохом. — Если только в Москву в этом году. Хотя здесь меня на самолет посадила бабушка, а там встретила мама. Они до сих пор считают, что я не способна самостоятельно добраться из пункта А в пункт Б. Так что это мое первое почти самостоятельное путешествие.
— Поздравляю, — хмыкаю и поворачиваю голову.
Ника лежит запрокинув лицо. Все это время она смотрела мне в подбородок.
— На самом деле я не уверена, что смогла бы сегодня заснуть одна. Голова лопается от мыслей и предположений. Я все время думаю, а что, если что-то пошло бы не так? Они же могли тебя убить, — сглатывает.
— Но я жив, — пожимаю плечами, а у самого холодок по коже.
— Нам повезло, — она облизывает свои пухлые губы, а меня не покидает мысль снова ее поцеловать.
Это тупой инстинкт. Животный. Если мозг решил, что ты на волосок от смерти, был или вот-вот будешь, срабатывают первобытные позывы к размножению.
В своих мыслях я, конечно, уже давно зашел дальше поцелуев. Именно с ней. И вот это уже куда хуже. Можно выбрать любую, но я хочу с ней.
— Мы здесь надолго?
— Дней на пять, — закидываю руку себе за голову.
— У тебя классные друзья. Я думала, что, когда ты о них говорил, просто врал.
Она снова всхлипывает. Я чувствую, как у нее дрожат плечи. Спина.
Переворачиваюсь на бок, и Ника утыкается лицом мне в грудь.
— Никто не узнает, — бормочет, сжимая ткань моей футболки в кулаки.
— Никто, — касаюсь пальцами ее волос, неуверенно
Никогда никого не успокаивал. И не уверен, что вообще делаю это правильно, просто…
Я не знаю. Я тупо запутался. Все это началось как большая игра. Масштабная летняя авантюра. А что теперь?
15.2
Никины слезы проступают через футболку. Выдыхаю и сгребаю Малинину в охапку. Отрываю от себя на пару секунд так, чтобы подтащить выше. Лицом к лицу.
Внимательно наблюдаю за тем, как она кусает свои губы в попытке перестать плакать. Выходит у нее скверно. Слезы продолжают катиться по щекам, словно в нее встроили декоративный фонтанчик.
Мы смотрим друг на друга. Молчим. Время замедляется. Секунды растягиваются в часы.
— Ян…
Ника разлепляет губы. Они у нее красивые и, в отличие от моих, к счастью, не пораненные.
— М?
— Я не хочу быть твоим врагом. — Ее пальцы касаются моей щеки. Ника пробегается по коже, огибая ссадины, а потом убирает челку, упавшую мне на лоб. — Я вообще не хочу быть чьим-то врагом. Зачем? Это неправильно. Это отнимает слишком много энергии.
— То есть ты у нас всех любишь?
— Скорее, пытаюсь понимать людей и то, почему они себя ведут как…
— Как говнюки?
— Именно, — она кивает. Ее пальцы все еще блуждают по моему лицу, и эти прикосновения отзываются дрожью во всем теле. — Меня дома особо никогда не спрашивали о том, что я чувствую. Нравится мне или нет… Это неприятно. Но я понимаю бабушку. Она хотела как лучше.
— И мать свою понимаешь, которая тебя бросила?
Ника вздрагивает. Сжимает пальцы в кулак. Знаю, что не щажу ее, но сегодня и правда хочу понять. Как можно быть такой блаженной? Как можно не реагировать на то, когда тебя башкой макают в дерьмо?
— Она была молода. Я не уверена, что сама бы смогла потянуть ребенка в семнадцать…
— На этот случай есть презики и мозги.
— Прекрати колоться, — она вздыхает.
— Я, вообще-то, брился, — намеренно прикидываюсь тапком.
— Ты понял, о чем я. Хватит делать мне больно. Это обидно.
— Извини.
— Второй раз за день.
— Что?
— Ты извинился второй раз за день. Кажется, стоит занести это в Книгу рекордов Гиннеса.
— Попробуй.
Я чувствую исходящее от нее тепло, и это совсем не про тело. Оно идет откуда-то из недр ее души. Чертовски подкупает и делает тебя слабым.
— Я все равно не понимаю, — закатываю глаза, — моя мать снюхалась, зная, что у нее есть семья. Есть я, муж, в конце концов, но ее это не остановило. Она сделала свой выбор. Сознательно.
— Это болезнь.
— Это прикрытие. Когда тебе могут помочь, протягивают руку, а ты ее раз за разом отталкиваешь, стремно прикрываться тем, что ты якобы болен. Как и говорить о том, что искала лучшей жизни, чтобы устроить в ней и свою дочь.
— Нельзя всех ненавидеть.
— Я этого и не делаю.