Его осенило в воскресенье

Фруттеро Карло

— Ну?

Синьор Воллеро, молниеносно прикинув, сколько клиентов он потеряет из-за своего признания и сколько подробностей еще вытянет из него Сантамария, сложил руки и кинулся в «омут».

— А с другой — навстречу мне вышел синьор Кампи.

18

— «Я все понял»?

— «Я сразу все понял», — уточнил Сантамария.

Де Пальма прикрыл глаза рукой и яростно замотал головой.

— Боже мой, боже мой, — стонал он. — Какое невезение! Какая путаница, какая

неразбериха! О мадонна, помоги мне, несчастному!

Сантамария подождал, пока представление окончится.

— Слишком много улик, — продолжал уже спокойнее Де Пальма. — Самая настоящая инфляция. Потоп. Мне даже страшно. Знаешь, чем в таких случаях все обычно кончается? Все улики улетучиваются как дым, и остается лишь обвинить кого-то в краже кур.

Он выдвинул ящик письменного стола и сбоку положил на него ноги.

— А виноват во всем этот твой Кампи. Не понимаю, почему ты к нему так благоволишь? Может, ты тоже?..

Сантамария вовсе не был настроен сейчас выслушивать остроты — ни в стиле Кампи, ни в стиле Де Пальмы. Но любопытно, что и тот и другой в трудную минуту реагировали одинаково — прибегали к лицедейству.

— Да, но ты уверен, что у этого Воллеро нет личных счетов с Кампи? — умоляющим голосом спросил Де Пальма. — Может, он половину выдумал, чтобы отомстить Кампи?

— Совсем наоборот! Мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем я выудил из него эту малость.

— По-твоему, это малость?!

— Во всяком случае, Воллеро их видел и слышал.

— Кто был в большей ярости, Кампи или Ривьера?

— Кампи вообще молчал.

— А Ривьера ему угрожал?

— В нашем распоряжении одна-единственная фраза.

— «Я сразу все понял», — повторил Де Пальма. — Именно это он крикнул Кампи слово в слово?

— Да, Воллеро клянется и божится, что слышал все своими ушами и от показаний не откажется. Его совершенно ошарашило, что синьор Кампи ссорится с каким-то незнакомцем прямо на площади. Воллеро рассказал мне о ссоре еще до того, как узнал, что Ривьеру убили.

— Ты допрашивал Воллеро, ничего ему об этом не сказав?

— Понимаешь, он мог испугаться и из страха утаить остальное. Я ему сказал об убийстве Ривьеры в самом конце разговора.

— Ну и как он себя повел?

— Раз пятьдесят повторил «пропащий человек».

— Кто, Кампи?

— Нет, это он про себя говорил: «пропащий я человек». Кампи был его клиентом, клиентом с огромными связями.

— Да, твой Кампи ему этого не простит. Он ждал, что Воллеро протянет ему спасительную веревку-алиби, а Воллеро взял да и накинул ему эту веревку на шею. Но у Кампи точно нет алиби?

— Нет. Воллеро подтвердил, что говорил с Кампи после его ссоры с Ривьерой минуты две. Потом он ушел домой и ничего больше не видел.

— «Я сразу все понял», — вновь повторил Де Пальма. — Очень много и в то же время очень мало. Это могло относиться к убийству Гарроне, а могло и к их личным отношениям.

Он убрал ноги с выдвинутого ящика

и одним ударом задвинул его.

— Этот твой Кампи прохвост… Почему бы ему не заняться политикой? Как это он до сих пор не стал министром?

— Так или иначе, но теперь мы его, можно сказать, поймали с поличным. О ссоре с Ривьерой он мне не сказал ни слова.

— Обманул твои надежды, не так ли? — с усмешкой заметил Де Пальма. — Знал бы ты, как сильно он обманул мои!

— Почему?

— Потому что Ривьера действительно играл в детектива, у него даже была своя теория о преступлении на виа Мадзини. Тут твой Кампи не солгал.

— Вы разыскали коллег Ривьеры?

— Пока только синьорину Фольято. Она все подтвердила.

— Неужели! — воскликнул Сантамария.

— И все окончательно запутала.

— Как так?

— Ривьера ни в малейшей степени не подозревал Кампи. Он считал, что убийца Гарроне — Баукьеро.

— Боже мой! — простонал теперь Сантамария. — Боже мой!

19

С этого момента все завертелось с невероятной быстротой. Во всяком случае, такое впечатление навсегда осталось у Сантамарии от того июньского дня. Сразу все забегали, захлопали дверцы машин, распахнулись двери и ворота домов и лифтов, зазвонили телефоны, загудели автомобили, заскрипели шины и колеса. А в итоге после бесконечных разговоров, допросов, рождавших надежды, которые тут же гасли, он охрип и ощутил бесконечную усталость.

Перед глазами вставала одна сцена за другой.

Синьорина Фольято охрипшим от страха голосом повторяла: «Триберти, землемер Триберти». А затем сам землемер Триберти твердым, бодрым голосом подтверждал:

— Еще бы, прекрасно помню. Он искал проект или письменное предложение этого Баукьеро, не знаю уж с какой целью. Я его отвел наверх к Рипамонти.

— А Рипамонти сейчас здесь?

— Э, нет, дорогой синьор! Кто работает в субботу после полудня?! В субботу только Триберти отрабатывает сверхурочные часы. Но вы не отчаивайтесь, идемте со мной.

И пока они шли по пустому коридору (с той же надеждой по нему шел перед смертью Ривьера), синьор Триберти рукой очерчивал в воздухе широкое полукружье — горы, где отдыхают сейчас его сослуживцы.

— Никого! Я один, свободный и независимый! Суббота для меня — самый плодотворный рабочий день.

Потом они очутились в другом служебном помещении, где в алфавитном порядке, высоченными стопками, погребенные под густым слоем пыли лежали папки с делами. Папки с делом Баукьеро в архиве не оказалось. И тогда Сантамарии пришла идея проверить все папки на букву «Г» (точно такая же идея уже осенила Ривьеру перед гибелью). И вот наконец проект памятника на могиле, и лиловая печать в углу — «Братья Дзаваттаро».