Его семья
Шрифт:
В кабинете, кроме редактора, сидели его заместитель Василий Иванович Холодов и Руденко. Василий Иванович, тучный человек с болезненно-одутловатым лицом, откинулся на спинку кресла и даже не взглянул на Горбатюка. Руденко тоже не повернул головы в его сторону.
Петр Васильевич сидел на своем месте, положив обе руки на стол. Лицо его, на котором выделялся широкий тяжелый подбородок, было очень сердитым.
— Это черт знает что! — возмущенно говорил он. — Этого нельзя так оставлять…
Он взглянул на Якова, и взгляд его был холоден и презрителен.
— Это
Яков подошел к столу и стоял, не решаясь сесть.
— Добрый день, Петр Васильевич! — тихо поздоровался он.
Редактор сделал вид, что не слышал его приветствия. Повернувшись к Холодову, он спросил:
— Что мы сегодня даем в номер? — хоть этот вопрос в первую очередь касался Горбатюка как ответственного секретаря редакции.
Василий Иванович начал перечислять прочитанные им и сданные в набор материалы.
Яков стоял, чувствуя себя здесь лишним.
— Петр Васильевич, — заговорил он, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Я… прошу извинения. Я обязательно сегодня выеду и доведу дело до конца.
— Никуда вы не поедете! — резко ответил редактор. — От вас ни дела, ни работы!..
Он нажал кнопку звонка и спросил вошедшую в кабинет Тоню:
— Головенко пришел?
— Сейчас узнаю.
— Попросите его ко мне.
Через минуту в кабинет редактора вошел заведующий отделом писем Виктор Головенко. Невысокий, худой и вихрастый, он казался подростком, несмотря на то, что ему было уже двадцать пять лет.
— Вы меня звали, Петр Васильевич? — спросил он, здороваясь со всеми.
— Да, звал. Вам срочное задание. Заберите у Горбатюка все материалы о колхозе имени 30-летия Октября, поезжайте в район и напишите острую критическую корреспонденцию. Дело там вот в чем…
Редактор начал объяснять, а Яков все стоял и не мог уйти из кабинета, хотя в его положении это было бы самым правильным. Он просто не мог примириться с мыслью, что поручение, данное ему редактором, будет выполнять кто-то другой.
— Петр Васильевич, разрешите мне сделать это, — снова обратился он к редактору, хотя заранее знал, что тот все равно откажет ему, имеет на это все основания…
XIII
Хоть Яков и тешил себя надеждой, что дело не дойдет до партийного собрания, хоть редактор, казалось, перестал сердиться и снова обсуждал с ним редакционные дела, а случай с командировкой начал как будто забываться, вопрос о Горбатюке все же был поставлен на очередном партийном собрании.
Собрание было назначено на семнадцатое, и Яков со страхом посматривал на календарь: время неумолимо приближало это роковое число. В конце концов он махнул на все рукой: «Будь что будет!» — и с головой окунулся в работу, являвшуюся для него тем спасательным кругом, который не давал опуститься на дно отчаяния.
Чрезмерно суровое (как казалось Горбатюку) наказание со стороны редактора, который не только поручил
«— Товарищи, — скажет он, — я виноват. Я пил, я не выполнил задания редактора. Но я уже начинаю исправляться. Свидетельство этому — мое поведение в последнее время…»
В семье тоже настало затишье, хотя Яков не очень-то доверял ему.
Нина уже не встречала его скандалами, так как теперь он не приходил домой пьяным. Но детям не позволяла подходить к отцу, и Горбатюк не раз испытывал приступы такой ярости, что ему становилось страшно за себя. В такие минуты он удивлялся, что мог когда-то любить эту женщину, каждое движение, каждое слово которой сейчас казались ему фальшивыми.
Вернулся из командировки Головенко и написал хорошую статью. Этого не мог не признать Горбатюк, вычитывавший ее перед сдачей в набор. Об этом же говорил и Петр Васильевич на «летучке».
Статья вызвала подлинную бурю.
Сначала в редакцию позвонили из областного управления сельского хозяйства и сообщили, что в колхоз выезжает специальная комиссия во главе с заместителем начальника. Потом звонили из района и кое-что опровергли. А через несколько дней начали поступать сигналы и из других районов, подтверждая главную мысль статьи. Редактор завел для них отдельную папку, и каждое такое письмо не лежало без движения и часа.
Была напечатана передовая, сделан обзор писем, а еще через день состоялось заседание бюро обкома партии, на которое пригласили и Головенко.
Бюро обкома вынесло специальное решение, в котором говорилось о борьбе с классово враждебными элементами в деревне в связи с организацией и укреплением колхозов, о притуплении бдительности среди некоторых партийных и советских работников, о необходимости повседневной упорной работы по укреплению руководящих колхозных кадров. Районному руководству и начальнику областного управления сельского хозяйства были вынесены партийные взыскания. И все в редакции поняли, что, выступив со статьей Головенко, в которой поднимались вопросы серьезного политического значения, газета сделала большое и важное дело.
Закрытое партийное собрание должно было начаться в восемь часов. Первым вопросом стоял отчет заведующего сельскохозяйственным отделом Левчука.
— Мы с тобой именинники, — сказал ему Яков перед собранием.
Горбатюк сегодня смотрел на своих товарищей, словно видел их впервые.
Если раньше он приходил на партийное собрание с чувством внутреннего равновесия, свойственного человеку, у которого совесть чиста и который знает себе цену, если раньше он просил слова одним из первых и выступал всегда смело, резко, остроумно, а те, о ком шла речь, больше всего боялись именно его выступления, — то сейчас Яков растерянно забился в угол и старался быть как можно незаметнее.