Его среди нас нет
Шрифт:
Впрочем, кто его знает, какие они были на самом деле, эти графини? В школе, где учился Сережа Крамской, думали, что именно такие.
И вот она вошла, Лидия Павловна, кивком головы посадила класс.
Она бывала Графиней двух видов — в зависимости от настроения: Графиня томная и Графиня решительная. Сегодня она как раз была томная, вся в своих помыслах. И поэтому, заметив Сережину надпись, лишь обронила в пустоту:
— Это надо вытереть.
Тренин, который был сегодня дежурным, выполз из-под своей парты: а плохо, что ли?
И вдруг он почувствовал на своем плече железную длань.
— Сиди, Тренер! — сказала Таня Садовничья. — Я тебе помогу.
Она вышла к доске. Никто пока не обращал на нее никакого внимания.
Взяла в руки мел. И это пока тоже видел один Сережа.
Аккуратно вывела под призывом о двадцати коп. и глобусе: «Деньги эти не потеряны!»
Шорох и шелест пошел по рядам — увидели, а кто не увидел еще, того толкали в бок: смотри, Пень-Иваныч, да говори «спасибо», что показали.
А Таня преспокойно взяла тряпку и пошла ее мыть и с мылом стирать… Про некоторых хулиганов говорят: мол, ай-яй-яй, такие они, сякие! Своим безобразным поведением сорвали урок. А вот вам Таня Садовничья — ни шума, ни крика. Но разве кто-нибудь теперь думал о географии?
Так рассуждал Сережа Крамской, который в это время тоже не думал о географии.
Вошла Таня, повернулась к классу: ну так что, мол, все видели? И потом стерла.
Лидия Павловна ничего понять не могла. Она и так и эдак старалась найти причину. Из томной Графини стала Графиней решительной, а потом даже грозной. Ей это совсем не помогло. Урок был загублен на корню. Никто не слушал, на дополнительные вопросы не отвечал. Она бы, наверное, наставила им сердитых двоек. Но ведь был конец четверти, а учителя за двойки отвечают — не меньше учеников!
Махнув на все рукой, Графиня стала объяснять новый материал. Тоже без толку! И, остановившись на полуслове, она приказала тогда всем сдать дневники, немедленно!
Это, конечно, расшевелило — уж будьте уверены! Лидия Павловна стояла со спокойной своей тонкой улыбкой:
— Ну что, Садовничья! Я долго буду ждать? Крамской?!
Ах, да, раз Таня стирала с доски и раз Сережа сидел с ней за одной партой, они же «дежурные»!
Переглянулись, встали. Класс, чувствуя себя провинившимся, полез в портфели.
— Да не бойтесь, — сказала учительница, которая была, в общем-то, вполне добрым человеком. — Ваша классная руководительница будет из дневников проставлять оценки в новый журнал!
Она улыбнулась победно, увидев их облегченно-растерянные физиономии. А когда Сережа хотел помочь ей отнести дневники в учительскую, сказала с насмешливой сухостью:
— Не надо!
И ушла. И тут звонок затрещал. Это у нее здорово получилось! А Сережа, в сущности нечаянно, остался стоять — один перед всем классом. Уроков больше не было, но никто не собирался расходиться.
— Чего замолк, Корма? Давай открывай собрание. Будем следствие вести! —
Нет, нелегко это — смотреть в глаза целому классу. Но делать нечего, и Сережа начал гнуть свою линию:
— Чего следствие-то? Алена Робертовна заводит новый журнал. Преступника она прощает. Ну и хорошо, нам-то какое дело? Соберем для Мироновой по двадцать копеек с носа, и домой, — он вынул из кармана заготовленный двугривенный и со звяком бросил в половинку земного шара.
— А чего ж тогда Садовничья пишет? Э, Садовничья?
Таня подождала, когда замолкнут крикуны. Это ей легко удалось, даже не надо было вставать или призывно поднимать руку.
— Пусть сама Миронова скажет… Миронова! Разве ты эти деньги потеряла?
— Нет, — ответила Варька, готовая заплакать от волнения.
— Садись, Миронова, — сказала Таня. И потом наконец сама встала. — У Мироновой есть доказательства, что деньги украдены. И они временно хранятся у Крамского.
— Ч-чего хранится-то? — и смеясь и заикаясь, крикнул Воскресенский. — Деньги или доказательства?
— Доказательства! — холодно объяснила Таня. Словно бы Алешка правда ее не понял. — Дай-ка их нам посмотреть, Крамской!
Доказательства — в смысле те клочочки журнальные… Но их не было сейчас у Сережи!
— Они… дома.
Причем даже не у него дома, а у Маринки Коробковой. Хотя в данном случае значения не имело.
Странно было другое: зачем Таня завела эту историю? Вчера сказала: «Я больше не участвую». А теперь вдруг… Так хотелось спросить: «Тебе что, Тань, завидно стало?»
И пожалуй, Сережа был бы не так уж далек от истины.
Когда Таня поняла, что Алена Робертовна ни при чем, ей словно обидно сделалось, ее словно обманули. Тогда-то она и сказала Сереже, что «мелкая рыбешка» не для нее. Но теперь… Вдруг Крамской стал такой излишне самостоятельный. А ведь весь начинен ее силой, ее уверенностью, ее методами работы.
Впрочем, эти мысли подавали голос в ее голове лишь тихо-тихо из темного уголка. А впереди громко возмущались совсем другие. Эти мысли кричали: «Крамской обдуривает класс, а я должна молчать?!»
Хотя на самом деле ей не больно важно было, обдуривают класс или не обдуривают. Уж мы-то знаем, каким человеком была Таня Садовничья. Весьма непростым!
— Чего-то непонятно, Корма! — закричал среди недоброго гудения Годенко Гришка. — Что за доказательства? Чего ты их скрываешь?
И в Сережиной жизни вдруг наступил довольно зловещий момент. Уже чуть ли не его самого начинали подозревать в этих семи рублях. Или по крайней мере в соучастии. А «любители справедливости» тут как тут: им бы только суд затеять, остальное неважно!
Все-таки он сумел не испугаться. Жаль, что не было здесь Маринки Коробковой, а была только эта заведенная Таней Садовничьей толпа. Но что ж поделаешь, справедливость чаще всего приходится доказывать среди не самой дружественной обстановки.