Эгоист
Шрифт:
Однако странная боль, внезапно пронзившая все его существо, говорила о том, что примесь любовной досады в его стратегических планах была большей, чем могло показаться. Понятие о лояльности по отношению к приятелю там, где дело касалось женщины, было у де Крея весьма растяжимо, и расправлялся он с этим понятием точно так же, как расправлялись с логикой античные софисты. То, что Уилоби не взял в расчет особый характер лояльности своего друга, лишний раз свидетельствует об ослепляющем действии уязвленного самолюбия.
К тому же у де Крея, как у настоящего ирландца, язык, что называется, без костей. Послушный воле своего хозяина, он то мелет вздор, то произносит слова, полные здравого смысла. И как бы апглийское пуританство ни клеймило болтуна, женщины всегда будут упиваться его болтовней. Видно, и Кларе она пришлась по сердцу. Уилоби принялся метать громы и молнии по адресу слабого пола. И — такова ирония судьбы — этим-то безмозглым
Уилоби не был болтуном. В юные годы он, впрочем, мог трещать без умолку — не хуже всякого другого. Но он трещал с определенной целью, чтобы сойти за беспечного, веселого, славного малого, каким оно и подобает быть молодому джентльмену, осененному золотым нимбом в пятьдесят тысяч фунтов годового дохода. Со временем, однако, когда в нем развился критический дух, он понял, что основой его трескотни был мальчишеский жаргон, и справедливо решил, что подобное искусство ниже его личного и родового достоинства. Наступила пора сдержанности и нарочито пренебрежительных зевков, на смену которой пришло его теперешнее свинцово-пуританское презрение к болтунам.
Они расставляют свои ловушки женщинам и даже не щадят девиц! О, недостойная порода! Или, во всяком случае, о, недостойная девица — та, что там, внизу, скачет через ручей!
Замужние дамы, те его понимали. Или, например, вдовы. Он невольно представил себе рядом с Кларой леди Мери Люисон, чрезвычайно красивую и обольстительную молодую вдову, но в ту же минуту, словно нарочно (ведь он рассчитывал на противоположный эффект), несмотря на благородное происхождение и связи леди Мери, серебристый блеск юной девушки затмил бедную вдову.
Это неудачное сравнение, заставив Кларины черты выступить во всей их несравненной прелести, нанесло ему последний сокрушительный удар: ревность завладела всем его существом.
До сих пор он не знал ревности и считал, что этот вульгарный недуг никогда не посмеет к нему подступиться; ревность, по его мнению, была болезнью, которой подвержены незадачливые, пошлые людишки — кто угодно, словом, только не он. Ни капитану Оксфорду, ни Вернону, ни де Крею, никому из них не удалось сколько-нибудь ощутимо задеть его самолюбие. Женщинам еще подчас удавалось, мужчинам — никогда. Да и ни одна женщина до сих пор не приводила его в состояние этой постыдной агонии, когда человек готов от ревности биться головой об стену. Он считал себя выше этой унизительной напасти.
Если бы так оно и было, мы не стали бы особенно им заниматься: две-три притравки со стаей бесенят полностью бы нас удовлетворили. Но сэр Уилоби, что бы он о себе ни думал, был самый обыкновенный мужчина, он был влюблен в Клару Мидлтон и, как все мужчины, при первом же намеке на соперника испытал приступ самой обыкновенной ревности.
Вульгарная ревность овладела им, и он мигом вспыхнул, вспыхнул зеленым пламенем, цвета ярь-медянки, как хотелось бы сказать для точности, ибо именно таков был цвет этого пламени.
Вспомним, чт'o говорят поэты о ревности. Испытывать ее — это в раю, предназначенном для двоих, постоянно ощущать присутствие третьего, ощущать, что этот проклятый третий, — будь то предшественник ваш или преемник, — все время с вами, не отступает от вас ни на шаг, сжимает вас в своих предательских объятиях; испытывать ревность — это значит лежать на ложе негашеной извести; в сладости поцелуя чувствовать привкус золы; взирая на пройденный путь, убеждаться, что ваш недавний рай отдает серным запахом преисподней; заглядывая в ворота будущего, видеть впереди вместо блаженства кровавые муки. Испытывать ревность — это значит втрое больше прежнего обожать ту, что сделалась вам ненавистной, и с утроенной яростью мечтать схватить ее за горло; это значит — быть обманутым, осмеянным, опозоренным, просить и пресмыкаться и, добиваясь сладкой мести, не останавливаться перед коварством, достойным самого сатаны. В человеческих чувствованиях пока еще не заметно никаких перемен, разве что поступки современных людей стали несколько сообразнее с требованиями разума.
Кто из нас не видел картин, где изображен человек, который неким проклятьем превращен в дикого зверя? Такому же раздвоению был подвергнут наш Эгоист: одна часть его сохраняла человеческий облик и с пристальным изумлением вглядывалась в другую. Эта, другая часть, тоже была сэром Уилоби, но она лязгала зубами, широко разевала пасть, и, глядя на Уилоби-зверя, Уилоби-человек мог судить о ненасытной силе своей ревности.
Предавшись непривычной для него работе воображения, Уилоби вызвал перед собой образ Клары — яркий до рези в глазах. Он видел, ненавидел, обожал только ее одну, невозможную Клару Мидлтон. Не вовсе лишенный способности логически мыслить, он понимал, что Клара, как таковая, — одно, а Клара, как женщина, впервые вызвавшая в нем муки ревности, — другое и что в этом последнем обстоятельстве личность ее ни при чем. Почва для этих терзаний, впрочем, как мы знаем,
Впрочем, этот Другой тоже выпьет свою чашу до дна! Стоять подле алтаря и видеть, как нерасторжимая цепь приковывает его возлюбленную душой и телом к сопернику, — вот пытка, вот огонь, на котором предстоит изжариться Другому!
Да и для нее самой, коли ей так уж противен этот брак, алтарь превратится в раскаленные уголья. Да, да, на уголья ее, раз она испытывает к нему отвращение! Изжарить и проглотить! Вот когда она будет принадлежать ему по-настоящему, — испепеленная, проглоченная им! И — конец всем соперникам! От ее нежелания соединиться с тем, кому она дала слово, не останется и следа: она об этом не посмеет и заикнуться, даже подумать не посмеет.
Итак, он наконец уверовал, что Кларе и в самом деле претит мысль о браке с ним. Для того чтобы в этом убедиться, видно, не хватало как раз сценки на выгоне — этой малой искры, к тому же, быть может, воображаемой! Другой, впрочем, был необходим: иначе пришлось бы признать, что в основе Клариного нежелания вступить в брак лежало отвращение к нему самому, к сэру Уилоби Паттерну.
Женщины либо отбрасывают нас назад, в состояние дикости, либо возносят к самой высокой звезде небосвода. Все дело в нас самих. Чем бы мы ни были для них, для нас они могут стать либо самым низменным в жизни, либо самым высоким: Лесбией{38} Катулла или Дантовой Беатриче. Выбор целиком в нашей воле. Даже если б можно было установить, что иные прекрасные создания и в самом деле несут службу у Князя Тьмы и что на их белых ручках — след его огненного клейма, меж тем как другие являются ангелами небесными, о которых поется в гимнах, то и тогда удел наш определялся бы нашими склонностями; кому быть нашей владычицей — ангелу или исчадию ада, — зависит от нас самих. В обоих случаях похитительница нашего сердца отражает то лучшее — или худшее, — что в нас заключено. Это по ним, по женщинам, следует судить об уровне цивилизации, которого мы достигли. Если они покуда стоят на низшей ступени развития, то это лишь оттого, что по свету бродят стаи дикарей в поисках новых пастбищ. Ведь вожаком стаи всегда бывает самец, а судят о стае по вожаку. Ревность — это первобытный эгоизм, пробуждающийся в мужчине при мысли о возможном посягательстве на его права; это — тигр, под дулом охотника заносящий лапу над жертвой: в ярости на смельчака, дерзнувшего ему помешать, он вонзает в нее когти и рвет ее на части. Наш Эгоист, который является всего лишь обычной мужской особью, но только выросшей до гигантских размеров, еще не сподобился держать свою жертву в когтях. Зато в мыслях он уже терзал все женское сословие. И как бы он ни благоволил к преданным, кротким и подобострастным женщинам, готовым перед ним трепетать, в своем теперешнем настроении он и в божественной Беатриче увидел бы грошовую Лесбию.
Но пусть лучше женщины сами расскажут нам о своем участии в этом единоборстве. Ведь это они обычно пробуждают в нас Эгоиста, а не мы в них. Правда, в тех исключительных случаях, когда женщине — в силу ли ее высокого титула или просто независимого характера — выпадает роль охотника, она выказывает способности, ничуть не уступающие мужским. Но это — исключение. Как правило, женщина не охотник, а дичь и судит о своем преследователе по тому, в какую форму облекается его преследование.
Несмотря на то что молодые девицы имеют лишь смутное представление о мужчинах, свойственная молодости нетерпимость помогает им угадывать Эгоиста и судить его значительно строже, нежели их старшие, умудренные опытом, сестры. А уж раз составив мнение, девушка цепко за него держится. Эта-то девичья проницательность и определяла поведение Клары, казалось бы столь непростительное. Итак, проникнув в сущность своего жениха, она решительно от него отвернулась и хотела бежать из его дома, словно то была пещера, где обитает кровожадное чудище. К сожалению, она уже опустила свое письмо к Люси Дарлтон. А то она, быть может, нашла бы способ избавиться от полковника де Крея и, нежно поцеловав на прощание питомца мистера Уитфорда, ускакала бы на станцию и умчалась к своей подруге на поезде, призывный гудок которого раздавался где-то вдали, за холмами — так претила ей мысль о возвращении в Большой дом! Пользоваться его гостеприимством день, сутки, больше — целых сорок часов, а то и все сорок шесть! И никакой надежды на сон, который один был бы в состоянии придать этим часам крылья!