Эгоист
Шрифт:
На ступеньке перелаза, ведущего в поле, через которое пролегала тропинка, сокращавшая порогу на станцию, сидед юный Кросджей. Рядом с ним, на верхней жерди, примостился какой-то бродяга.
— Вот ты где! — сказал Вернон. — Что ты здесь делаешь? Где мисс Мидлтон? Подумай, прежде чем отвечать.
Кросджей, только было открывший рот, снова его захлопнул.
— Барышня пошла на станцию, сэр, — сообщил бродяга.
— Ах ты, болван! — зарычал Кросджей и чуть не набросился на него с кулаками.
— А
— Я же дал тебе шиллинг, осел!
— Вы дали мне шиллинг, молодой человек, чтобы я побыл с вами и за вами присмотрел. Вот я и сижуздесь подле вас.
— Мистер Уитфорд! — воззвал Кросджей к своему наставнику, но тут же не выдержал и вскинулся на бродягу: — Присмотреть за мной! Как будто я нуждаюсь в присмотре! Экая же ты скотина!
— Как вам угодно, молодой человек! А только я пропел вам все свои песни, чтобы поддержать вас и утешить. А вы нуждались в утешении. Еще как нуждались! Вы плакали, словно младенец.
— Я не мешал вам петь, потому что, когда вы не поете, вы бранитесь дурными словами.
— А с чего я, по-вашему, бранюсь? Да оттого, что куртка мне карябает кожу, когда намокнет, — прокладочки-то, сорочки, у меня нет. Да и шуточное ли дело — этакая непогода да на голодное брюхо! До чего я дожил! Я живое нравоучение, вот я кто. Оттого-то я и бранюсь, когда не пою.
— Ты что здесь расселся, Кросджей? Ведь ты насквозь промок. Отправляйся сейчас же домой, переоденься и жди меня.
— Мистер Уитфорд, я дал слово, а этому негодяю я кинул шиллинг, чтобы он не приставал к мисс Мидлтон.
— Барышня все отсылала молодого человека, сэр. Не хотела, чтобы он с ней шел. Вот я и предложил свои услуги — проводить ее до станции, — я бы шел себе позади на почтительном расстоянии.
— Ах ты, предатель! Собака! — Кросджей заскрипел зубами. — Ну, а я ему не доверяю, мистер Уитфорд, я от него — ни на шаг, чтобы он не тащился за ней следом и не ныл, что промок, что не ел с утра и что он живое нравоучение. Он ко всем с этим пристает.
— Так она пошла на станцию? — переспросил Вернон.
Но из Кросджея нельзя было выудить больше ни слова.
— Давно ли? — обратился Вернон — не столько к Кросджею, сколько к джентльмену, именовавшему себя живым нравоучением.
Последний, трясясь от холода, сообщил, что тому прошло минут пятнадцать, а то и все двадцать.
— Ах, да что мне время, сэр? — воскликнул он. — Питался бы я как следует, так у меня были бы часы в нутре. А у меня там один ревматизм.
— А ну-ка, пропусти! — крикнул Вернон и перемахнул через изгородь.
— Вон они как умеют, эти господа, — высыпаются в своих теплых постельках, — простонал бродяга. — У них и костей-то нет.
Вернон протянул ему полкроны: как-никак, а бродяга оказался полезен.
— Мистер Уитфорд, можно, я с вами?
— Сейчас же домой! — перебил его Вернон и пошел дальше.
Он слышал, как позади перебранивались Кросджей и бродяга и как Кросджей отказывался принимать утешения профессионального горемыки.
Вернон быстро шагал по полю. Он поставил себе целью, — для чего, он не задумывался, — достичь станции не позже, чем без десяти минут одиннадцать. Выйдя вновь на мощеную дорогу, дававшую ногам большую опору, чем пролегающая через поле скользкая тропинка, он пустился бегом. Вся его надежда была на то, что Клара не найдет дороги. Дождь снова яростно захлестал, и Вернона снова охватила тревога. А может быть — пусть себе едет? Как? Чтобы она целых три часа тряслась в поезде с мокрыми ногами? Невозможно!
Он мысленно прижал к груди эти ножки, чтобы согреть их своим теплом. А все же — поделом Уилоби за его дурацкую самонадеянность! Да, но ни Клара, ни ее отец не заслужили такого позора. А если она доведена до отчаяния, если она уже недоступна доводам разума? Как воздействовать на нее тогда? Он не мог ничего придумать. Накануне у него был крупный разговор с Уилоби; он убеждал своего кузена отпустить мисс Мидлтон, дать ей время поразмыслить наедине с собой. Но разговор этот только убедил Вернона в том, что единственное спасение Клары — в бегстве. Такого человека, как Уилоби, человека, который напускает на себя притворную тупость, опирается на безрассудную спесь и прибегает ко всем уловкам трусливого и изощренного деспота, способно отрезвить лишь одно: совершившийся факт.
Все это так, но чем объяснить странную перемену в обращении Клары с ним, Верноном? Он и не подумал, что прежде всего ему следовало разобраться в себе самом и понять, как могло случиться, что на основании одной этой перемены он был готов заподозрить ее в самых черных грехах? Де Крей оповестил обитателей Большого дома о своем намерении вскорости его покинуть, рассуждал Вернон. Следовательно, де Крей и Клара в стачке! Мысль эта обдала Вернона холодом, словно к его сердцу и в самом деле прикоснулись озябшие ножки Клары.
Пусть он не видел ничего дурного в том, что она доверилась ему, но то, что она открылась другому, не заслуживало никакого снисхождения, и Вернон был готов предположить что угодно — вплоть до того, что встретит на станции де Крея.
Мысль эта заставила его задуматься над ролью, которая в таком случае выпала бы ему самому. Он даже на мгновение остановился. И в ту же минуту с ним поравнялась пролетка доктора Корни, державшего путь в Рендон. Кругленький доктор окликнул Вернона и — что было равносильно крепкому ирландскому объятию — предложил ему сухое место под зонтом и непромокаемым фартуком.