Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет

Чудакова Мариэтта Омаровна

После выхода обеих журнальных книжек Елена Сергеевна Булгакова добросовестно, с большой точностью все их перепечатала, указала место каждого фрагмента на журнальной странице и стала раздавать поклонникам Булгакова; иными словами – пустила в Самиздат. И сегодня еще можно встретить в некоторых российских домах пухлые журнальные книжки «Москвы» с аккуратно вклеенными машинописными вставками…

Самостоятельность мысли и непрерывная жажда познания в 9-м и 10-м классах были уже устойчивыми чертами Егора.

«Он очень много читал в это время философов. Гегель, Фейербах. Я к нему пришел, –

вспоминает Виктор Васильев, – у него лежит Гегель. Ругался очень сильно, потому что очень скучно. Он говорит: “Это гораздо глубже, чем Фейербах, Фейербах поверхностный, Гегель гораздо глубже, но ужасно скучно”.

…Тогда знание первоисточников было очень важно. Для человека, их изучавшего, первоисточники были оружием, с помощью которого можно отстаивать свою точку зрения, даже вполне не ортодоксальную. Если он знал, что у Маркса на такой-то странице это написано, то он мог выложить это и сказать: “Вот, пожалуйста”. И Егор этим оружием овладел.

…Солженицына я впервые прочитал у Егора дома. “В круге первом” я читал у них таким образом: навынос не выдавалось, но я приходил к Егору, он садился заниматься, меня сажал в уголочек с книжкой, и я эту книжку там проходил. Были и другие книги, но они пролистывались за один раз или проговаривались. “Доктор Живаго” он мне дал навынос, хотя это было издание “Имка-Пресс” (парижского русского издательства, которого КГБ боялось, как черт ладана. – М. Ч.). Конечно, это не он определял, а Тимур Аркадьевич. Солженицын – это был другой уровень опасности» (КР).

…В то время еще не напечатан за границей «Архипелаг Гулаг»; он вышел там в 1974 году – в очень маленьких трех томиках, которые тайно привозили к нам. Их мы сразу стали называть «посадочным материалом»: это был уже самый высокий «уровень опасности». Не хотела советская власть, чтоб писали про ее концлагеря и про миллионы зазря погубленных людей! И даже хранение «Архипелага…» дома считалось ужасным преступлением, за которое неминуемо следовал срок (то есть тюрьма).

«Я довольно часто приходил к Егору домой. У них в квартире рядом висели два портрета: Гайдар и Бажов. Параллельно, одного формата. Запомнились разные экзотические штучки, привезенные с Кубы: на полулежала чья-то шкура.

У Егора было много железок: гири, супер-эспандеры, штанги – он качался очень сильно.

Он был определенно самым сильным человеком в школе, не только в классе.

Он занимался боксом до некоторого момента, но затем понял, что частое попадание ударов по голове мешает чтению, мешает углубленным занятиям. Пришлось ему от этого отказаться, но он качался.

Он считал, что надо уметь за себя постоять…» (КР).

Виктор Васильев встречал в доме Гайдаров интересных людей. Он вспоминает поэтов:

«Борис Слуцкий, еще поэт, который прославился своим единственным стихотворением, – “танкист обгоревший”» (КР).

Понятно, что Виктор Васильев вспоминает о Сергее Орлове – поэте-фронтовике, действительно горевшем в танке. Он прославился не столько даже одним стихотворением, сколько одной строфой в этом стихотворении:

Его

зарыли в шар земной,А был он лишь солдат.Всего, друзья, солдат простой,Без званий и наград.

Если еще точнее – славу ему принесла первая, действительно необычная, строка этого четверостишия: «Его зарыли в шар земной…».

А если уж стремиться к научной точности…

Дальше – о том, как хорошая память, которая обычно в жизни помогает, иногда может и подвести…

В конце 70-х годов я рассказала в одной из своих статей, что эта всем помнящаяся строка из послевоенного стихотворения Орлова – она на самом деле из стихотворения, напечатанного много раньше, в 1939 году, в «Литературной газете»: в те годы ее непременно читали все молодые литераторы; среди них был и Сергей Орлов.

И час пробьет,И я умруПоплачьте надо мной.И со слезами, поутруЗаройте в шар земной.

Это – стихи 22-летнего талантливого литератора Мирона Левина, через полгода умершего в Крыму от туберкулеза. В некрологе, подписанном Н. Асеевым, С. Маршаком, К. Чуковским, В. Шкловским, его старшие товарищи писали, что он «напечатал свои стихи, шутливо выдав их за перевод из английского поэта. Это были стихи мужественные, написаны они были человеком, который умирал. Мы потеряли друга, в будущее которого верили».

В семье Тимура Гайдара обо всем этом никто, конечно, не имел представления. Вряд ли и сам Сергей Орлов, сочиняя свои стихи, помнил о той странице «Литгазеты», на которой прочел когда-то эти строки – и невольно запомнил их, привык к ним и по прошествии времени считал, видимо, уже своими – вот почему я говорю, что хорошая память может иногда подвести…

Виктор Васильев вспоминает о разговорах в доме Гайдаров за чаепитием: «Болтали в основном о судьбах страны, мира. По поводу сталинизма он начинал цитировать какие-то конкретные истории. Говорим про начало войны, в качестве аргументации он сразу приводит книжку Бакланова “Июль 41-го года”. Военных писателей он сразу цитировал и тут же объяснял. Я впитывал его эрудицию. Можно хорошую книжку прочитать, а можно с Егором поговорить» (КР).

Гайдара жгуче интересовала реальная история его страны. Сегодня изданы сотни сборников документов, из которых самому можно почерпнуть это знание. Тогда их не было и в помине.

Реальное знание о трагедии Великой Отечественной войны ближе всего лежало в книгах наиболее честных писателей-фронтовиков.

Прочитаем первые страницы романа писателя-фронтовика Григория Бакланова, изданного в 1965 году, – книжки, на которую ссылался Егор.

Здесь описан июль 1941-го – второй месяц Великой Отечественной войны.