Эхо войны.
Шрифт:
О всех, кто не успел дойти до лазарета, всех, кто остался с той стороны. Всех, у кого уже не было шансов.
Самая большая на этой планете общая могила — и призраков здесь будет много. Стану призраком, приду послушать, что ты скажешь мне, Этан, узнаю, где ты оказался, и можно ли было тебя спасти.
Наше защитное кольцо потеряло шестерых солдат, не успевших поднырнуть под козырек — почти успех, и еще трех, не дошедших до него. Мы тащили то, что от нас осталось в итоге, — себя, женщин, детей и раненых к озеру, и медленно понимали, что
Здесь так же грохотали «матери», ревело пламя, растекалась вязкими потоками плазма, вгрызаясь в камень. Посеченные осколками, с формой, стремительно набухающей кровью, солдаты едва волокли ноги сквозь огонь, таща за собой носилки. И когда вырвалась из пляшущих теней знакомая морда, когда свербящий визг ударил по одуревшему от бесконечного грохота мозгу, сознание не выдержало — всколыхнулась, черной волной поднялась со дна звериная дикая злоба, и я бросилась вперед, собственными руками ломая, выкручивая на поверку непрочные позвонки, кроша кость и разрывая мышцы. Зашипели, разваливаясь, перчатки, оторванная голова полетела в темноту. Я пнула тело так, что его швырнуло о стену, и, уже не думая, на одной бешеной ненависти бросилась в черный тоннель, где который уже час полыхало пламя.
Здесь тоже лежали тела — грудами, черными обгоревшими, еще чадящими грудами — у источника, даже у цепи озерец. Те, что лежали ближе ко входу в тоннель, еще горели и перемежались с телами солдат. Это был прорыв, был недавно, и ушел далеко.
Слишком далеко.
И выдавить т'хоров обратно в тоннель стоило слишком больших сил. Я бежала вперед, забыв о том, что у меня наверняка опять открылись обе раны, и обгоняла привалившихся к стене солдат, шатающихся от усталости. Сколько часов здесь идет один сплошной бой, не затихающий ни на минуту?
Бесконечное напряжение сказывалось — медленные, заторможенные движения, упавшая на два порядка реакция, и координация вмести с ней…
Силовики загибались от усталости, от отсутствия смены, от того, что их было мало, чудовищно мало при таком раскладе сил. И надолго их не хватит.
Я бежала по коридору, в полной броне, почти не раненая, почти не уставшая, с ревевшим адреналином в крови, и надеялась заткнуть хотя бы одну дыру в обороне. И пусть это уже ничего не решит. К демонам рогатым все и всех!
Прорвавшихся сквозь заслон т'хоров снесло залпом плазмы, первым за сегодня, выпущенным из моего ствола. Я рванулась сквозь верещащие, полыхающие тела, и бросилась туда, где еще держался на ногах наш заслон от смерти.
Хотя спасать теперь приходилось не так уж многих.
Вдруг у самого пола метнулась под ноги еще одна тварь, извернулась и бросилась дальше прежде, чем я успела нажать на курок. За спиной рявкнула «мать». Я обернулась и отсалютовала сержанту, раздобывшему наконец подходящий шлем.
Мы побежали вперед, через десяток шагов поняв, что ряд силовиков движется нам навстречу.
Отступая.
Мы
Маэст шел рядом, таща на плече безвольно висящего сержанта с проплешиной–ожогом через весь затылок. Не везет ему со шлемами, а чужой держится куда как хуже своего… Я ковыляла, подволакивая одну ногу. На руке время от времени отнимались пальцы — «чешую» где–то передавили челюсти гада, до сих пор на ней висящего.
Я дергала локтем, пытаясь стряхнуть голову с намертво заклинившими после смерти челюстями, материлась в голос и стреляла не переставая. Брызги плазмы летели отовсюду, и попадали куда угодно, только не в эту х… голову!
Я зло дернула локтем и снова нажала на курок, чтобы обнаружить, что обойма пуста.
Тоннель резко раздался в стороны, вливаясь в пещеру, и мы побежали — сломя голову, насколько еще могли это сделать.
А за нами на озерные берега хлынула тьма.
И разве важно, что она отливала зеленью, что была живой и скалила белые клыки… Для нас это была тьма. Мы бежали к лабиринту, бежали от открытого пространства, где все для нас закончилось бы в течение минуты.
Впередиидущий налетел на камень и упал мне под ноги, измотанный до предела. Я схватила его за шиворот и потащила — по–простецки, задом. Кто–то еще подцепил парня за ремень и, поднатужившись, мы затрусили к лабиринту.
Кажется, за спиной кто–то стрелял. Прикрывали. Не помню. Но какая–то тварь все–таки добежала и вцепилась уже в другую руку. Скотина! Глаза затянуло красной пеленой. Я взревела и впечатывала ее все той же рукой в стену, пока не отвалилась. Раз пятнадцать–двадцать.
Не помню.
В глазах прояснилось только в первой пещере. В ушах стоял гул сотен крыльев, над озером было черно от зависших в воздухе тел. Мы пробирались дальше, судорожно отстреливаясь и загромождая проходы горящими телами, туда, где коридоры уже и где у нас есть шансы продержаться дольше получаса. В третьей пещере нам навстречу выскочили вахтенные. Значит, добрались.
Нагруженные ранеными, они смогли уйти не так уж далеко. Десятью минутами позже, глядя на набившиеся в небольшую пещерку остатки того, что некогда было военным фортом, я не ощущала ничего, кроме пустоты в голове.
Сил не было ни на что, даже на чувства. Так бывает. Особенно, когда, не успев рухнуть на пол, понимаешь, что пора бы с этого пола подниматься и тащить свою задницу вместе с «матерью» на выход. Потому что у остальных, более живых, чем ты, нет брони, без которой сгоришь от плазмы — своей или чужой.
Темная шуршащая и цокающая когтями масса неторопливо протиснулась в коридор, обуглилась на переднем краю от первых залпов издыхающих обойм, на мгновение замерла, как всегда перед атакой, и… так же неторопливо отступила.