Екатерина II без ретуши

Фадеева А. Р.

Из «Секретных записок о временах царствования Екатерины II и Павла I» Шарля Франсуа Филибера Массона:

Напрасно Екатерина расточала ему самые нежные заботы: ее поцелуи приняли его последний вздох. Потемкин его боялся и, как говорят, отравил его: он умер в ужасных мучениях.

Из переписки Екатерины II и Ф. М. Гримма:

Я была счастлива, и мне было весело, и дни мои проходили так быстро, что я не знала, куда они деваются. Теперь не то: я погружена в глубокую скорбь. Моего счастья не стало. Я думала, что не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости; он усердно трудился над своим образованием,

делал успехи, усваивал себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям. Словом, я имею несчастие писать вам, рыдая. Генерала Ланского нет более на свете. Злокачественная горячка в соединении с жабой свела его в могилу в пять суток… В понедельник он стал слабеть с каждой минутой, я вышла от него, совсем ослабев…

Из «Секретных записок о временах царствования Екатерины II и Павла I» Шарля Франсуа Филибера Массона:

Она действительно обожала Ланского: ее скорбь обратилась в гнев против медика, который не мог его спасти. Он должен был броситься к ногам государыни и умолять ее о пощаде за бессилие своего искусства. Скромная, убитая горем вдова, она носила траур по своему возлюбленному, и, как новая Артемиза, она воздвигла в его память гордый мавзолей близ Царского Села. Так провела она более года и только по истечении этого срока нашла ему замену. Но, подобно другой эфесской матроне, она избрала ему недостойного преемника.

Александр Ермолов

Из книги «Русские избранники» Георга Адольфа Вильгельма фон Гельбига:

После смерти адъютанта Ланского друзья императрицы считали своим долгом просить, чтобы она выбрала себе нового собеседника. Прошло много времени, прежде чем они получили от императрицы разрешение сделать свои предложения; наконец государыня дала свое согласие, и тогда все начали искать подходящее лицо.

Между прочим, об этом заботилась и княгиня Дашкова. От ее ума и познаний можно было ожидать, что она предложит весьма даровитого человека. Так и случилось. Соискателем на звание флигель-адъютанта был ее сын, юноша, подававший большие надежды, обучавшийся в Англии под надзором своей матери. Полковник князь Дашков обладал действительно многими любезными свойствами для общества и по внешнему виду был весьма представителен. Он даже понравился императрице. Но этого было недостаточно. Князь Потемкин, зная беспокойный характер матери и опасаясь ее влияния, отстранил его. Потемкин принял на себя обязанность отыскать мужчину, который мог бы занять пост покойного Ланского, и только в феврале 1785 года выполнил эту задачу.

Александр Ермолов – русский дворянин из хорошей, но не имевшей большого значения фамилии, был унтер-офицером лейб-гвардии Семеновского полка, когда князь Потемкин назначил его своим адъютантом и представил его императрице во время нарочно для того устроенного праздника. Ермолову было тогда 32 года, и он понравился императрице. Мы уже говорили, что в подобном деле первый шаг заключался в том, чтобы стать адъютантом Потемкина. Немного спустя он стал флигель-адъютантом императрицы и переехал в обычные комнаты любимцев. Ермолов имевший более общеполезные и либеральные принципы, чем Ланской, держался совсем другой системы. Он помогал всем, насколько мог, отчасти из своих средств, отчасти своим влиянием, и не отпускал от себя никого, к какому бы состоянию проситель ни принадлежал, без удовлетворения, если был убежден, что он того достоин. Но он при этом не злоупотреблял своим благоволением, так как его богатства были ничто в сравнении с тем, что имели другие избранники. Императрица могла положиться на его рекомендацию, так как он обладал знаниями и имел способность оценивать людей и не покровительствовал недостойным. Для своих родных он был благодетелем, но разумным. Одному из них, весьма дельному человеку, он добыл от императрицы в подарок 50 000 рублей, другому сам подарил 300 крестьян и дал пенсию в 1500 рублей. Он принимал участие в государственных делах, если мог полагать, что его вмешательство поможет добру и помешает злу.

Благороднейшей его добродетелью была искренность. Она делает несчастными всех своих поклонников и ценителей; то же она сделала и с Ермоловым. Ермолов полагал, что благоволения к нему государыни дают ему право указывать императрице на небрежения и злоупотребления князя Потемкина в государственном управлении. Он делал это со свойственной ему правдивостью и имел удовольствие заметить, что его представления производили чувствительное впечатление на ум

и сердце государыни. Чтобы не иметь, однако, в глазах императрицы вида клеветника, он подтвердил свои обвинения примером, который, во всяком случае, был весьма невыгоден для славы князя. Бывшему крымскому хану была обеспечена при занятии Крыма значительная пенсия. Князь Потемкин как генерал-губернатор Тавриды должен был заботиться об уплате условленной суммы. Он, однако, так мало беспокоился об этом, что бывший хан уже несколько лет ничего не получал. Хан жаловался, но ничего не добился. Тогда он обратился к Ермолову, участие которого к судьбам несчастных ему очень хвалили. Ермолов принял жалобу и познакомил императрицу с незаконными действиями Потемкина. Государыня сделала князю справедливые упреки по этому поводу, не указав, однако, ему источника своих сведений. Потемкин скоро отгадал изменника и ожидал только случая, чтобы отомстить. Случай скоро представился.

Однажды, за картами, Потемкин наговорил грубостей дяде Ермолова, генералу Левашеву. Генерал пожаловался племяннику, племянник императрице, и императрица опять обратилась к Потемкину с упреками. «Я хорошо вижу, – заявил Потемкин, – откуда исходят все эти жалобы. Ваш белый мавр (так он называл Ермолова, который был блондин и, подобно африканцам, имел несколько плоский нос) передает все это вам, желая повредить мне. Вы можете, однако, выбирать между им и мною; один из нас должен удалиться».

Императрица очень хорошо сделала бы, если бы разрешила эту дилемму в пользу Ермолова. Она не сделала этого и начала так уж сильно склоняться на сторону Потемкина, что Ермолов заметил это и считал свое падение неизбежным. Он даже дал императрице ясно понять это свое убеждение: когда она надевала ему присланный из Варшавы орден Белого Орла, он увидел в этом знак близкой отставки, о чем и сказал. Императрица сделала вид, что не слышит его слов, но последствия доказали, что он был прав. Должно полагать, что Ермолов сам желал этой перемены. В день восшествия на престол 1786 года – большой праздник в Петергофе – он проявил необыкновенную веселость и стал относиться к князю Потемкину с оскорбительным высокомерием. То и другое противоречило его характеру и возбуждало крайнее удивление. Это поведение было последним напряжением его силы; Потемкин прижал его к земле. Он испросил от императрицы определенного решения, которое тотчас же и последовало. Ермолов часто уже говорил императрице, что он предвидит кратковременность его избранничества по примеру своих предшественников, и в этом случае он желал бы только получить разрешение отправиться путешествовать. Императрица вспомнила теперь о таком его желании. В последний вечер июня, когда Потемкин испрашивал категорического решения императрицы, она послала генерал-адъютанта к Ермолову и дала ему разрешение отправиться за границу на три года. Он с радостью принял это предложение, через несколько же часов оставил двор и отправился в Петербург, откуда вскоре выехал за границу со своим родственником, полковником Левашевым.

Граф Безбородко получил приказание выдать ему рекомендательные письма во все русские посольства в Германии и Италии. Ермолов поехал через Варшаву и Вену в Италию, везде вел себя с похвальной скромностью, которой все удивлялись в то время, когда он был в милости и приобрел обширные познания. По возвращении он поехал в Москву, сборище всех придворных недовольных и наполовину или вполне впавших в немилость. Но всюду, где он ни появлялся, его так же ценили, как и на берегах Невы, и он вполне это заслуживал.

Когда Ермолов покинул двор, он был не более как генерал-майор и кавалер обоих польских орденов.

Богатства, собранные им за шестнадцать месяцев, могут быть высчитаны приблизительно так: 200 000 рублей жалованья, 4000 крестьян в Могилевском наместничестве, имение в 100 000 рублей, вознаграждение при отпуске 100 000 рублей и 60 000 рублей на путевые издержки. Он имел, сверх того, много хороших бриллиантов, но они были незначительны в сравнении с теми, которые были даны его предместнику и его преемнику.

Ермолов был очень умен и хотя не очень сообразителен, все же у него нельзя отрицать некоторой сметки. При появлении при дворе он, кроме знания французского языка, был почти невежда. Свободное от дел время он посвятил на приобретение научных и политических познаний. За границей он просветил свой ум вполне. Высокая честность и откровенность, презирающая всякое сопротивление, были основными чертами его характера. Можно полагать, что оба эти качества, соединенные с расположением духа, всегда мрачным, часто граничившим с ипохондрией, делали его не способным быть ни придворным, ни преемником любимца Ланского. По отзыву всех знавших Ермолова, его рост и бюст были превосходны и пропорциональны, и лицо его, исключая белокурого цвета и негрового носа, было очень красиво.