Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет
Шрифт:
С помощью Учреждений для управления губерний, Устава благочиния, Жалованных грамот и других законодательных актов, которые должны были заключить в себе фундаментальные законы России или составить абсолютистскую конституцию, императрица заявляла, к своему удовольствию, что жалует подданных свободой. Как следствие, Екатерина была абсолютным монархом — она предпочитала слово «самодержица», — а не деспотом. Соблюдать возложенное ею самою на себя требование подчиняться законам она должна была столь же неукоснительно, как и ее подданные. Эти подданные могли жить спокойно, будучи уверены, что и их личность, и их собственность неприкосновенны. Такое ощущение безопасности, как утверждала Екатерина, прежде было не знакомо России. Его появление обеспечит императрице неувядающую славу.
Признавая за собой обязанность соблюдать законы, императрица пыталась провести различие между абсолютной монархией и деспотизмом, которое другие, включая Монтескье, проводили до нее {384} . В главе I книги II трактата «О духе законов» философ попытался четко отделить одно от другого: абсолютная монархия — это форма правления, при которой «управляет один человек, но посредством установленных неизменных законов»; при деспотическом же правлении «все вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица». Такое же различие в том же столетии несколько десятилетий спустя провел автор статьи «Pouvoir» [150] в «Энциклопедии». «Необходимо, — предупреждал он, — не смешивать абсолютную власть монарха с произвольной и деспотической
150
«Власть» (франц.). — Примеч. науч. ред.
Энергия, которую императрица потратила на свои Грамоты, — а мы знаем по ее собственному свидетельству, что энергия была значительной и тратила она ее в течение многих лет — говорит о поразительной, хоть и не всегда уместной, вере в действенность законов. Ее вера, основанная на мнении, что институты формируют человеческую натуру, а не наоборот, выявляет тот факт, что ее носительница была привержена ценностям XVIII столетия, ценностям дореволюционной эпохи. Последние подразумевали, что если при устройстве политических институтов учитывать не только абстрактные соображения, но и конкретные местные условия, то народ можно вести в направлении человеческого счастья. Веком ранее контекст этой мысли был бы скорее религиозным, чем политическим; веком позже он был бы подчеркнуто идеологическим. Поразительная вера в действенность законов объясняет ее склонность к детальным описаниям, столь характерную для этих Грамот. Действительно ли императрица считала, что в Грамотах надо оговаривать, какие дворяне подпадают под каждую из ее шести категорий? Или в каком экипаже позволено ездить по городу купцу второй гильдии? Или как именно должно открываться собрание ремесленной управы? Или сколько должен, не говоря уж о том, должен ли вообще, батрак отработать на другого крестьянина, прежде чем ему можно будет обрабатывать землю для себя? Очевидно, да, ведь она была убеждена в том, что добродетель происходит из порядка и поэтому надо руководить народом, чтобы сделать его добродетельным, во всех, каких только можно вообразить, мелочах. Как раз это ее решительное намерение законодательно ввести человеческое счастье в сочетании с ее почти маниакальной приверженностью к мелочам и характеризует Екатерину II как одного из последних просвещенных монархов, а Грамоты — как один из последних памятников эпохи просвещенного абсолютизма.
Если бы императрице удался ее план законодательно ввести человеческое счастье, введя ряд фундаментальных законов, составляющих абсолютистскую конституцию, то с неизбежностью она добилась бы от человечества восхвалений, к которым так жадно стремилась. (Человечество для нее было представлено мнением образованного общества, в первую очередь в Западной Европе, и в особенности во Франции.) Но хвала может быть эфемерной, как призналась сама императрица. Однако в том случае, если похвала докажет свою справедливость на протяжении длительного периода времени, имя ее будет окутано славой, что для абсолютного монарха — амброзия. Согласно принятому тогда мнению, именно стремление к славе и побуждало великих людей к великим делам. Считалось, что великие люди должны стремиться к славе, становясь по-настоящему великими благодаря этому стремлению, как написал Вольтер в статье «Энциклопедии» под названием «Gloire, Glorieux, Glorieusement, Glorifier (Gramm)» {386} . В соответствии с максимой, что «истина — дочь времени», вынести окончательный вердикт об успехе тех или иных усилий могли только потомки, у которых будет возможность видеть события в исторической ретроспективе. Эту мотивацию — быть по достоинству оцененными потомками — описал Дени Дидро в другой статье «Энциклопедии», довольно метко озаглавленной «Post'erit'e» [151] : он, в частности, отметил, что «благовоспитанные люди, великие люди любого толка — все они имеют в виду [суждение] потомков» {387} . Российская императрица считала себя одной из великих, и как раз учитывая эту перспективу, на предсказание Вольтера о том, что ее «Большой Наказ» принесет вечную славу, она ответила, что «только потомству, а не нам, будет под силу решить этот вопрос» {388} .
151
«Потомки» (франц.). — Примеч. науч. ред.
Возникает вопрос: что толку от славы среди потомков императрице, когда она уже сойдет в могилу? В чем удовольствие? Ответ заключается в одном слове: бессмертие. Не обычное бессмертие, которого можно добиться спасением души. Екатерина II была сторонницей уникальной версии бессмертия XVIII века, той, что поддерживали такие философы, как Вольтер, Дени Дидро, Луи де Жокур и Жан Франсуа Мармонтель. Они, в свою очередь, заимствовали эту версию, наряду со многим другим, у Римской республики. Их определение в самой удобной форме можно найти в статьях, написанных ими для «Энциклопедии»; в них они определяют бессмертие как награду тем людям, чьи дела переживают их самих. Но позволим философам сказать об этом самим. Начнем с шевалье де Жокура, который заявил, что «мысль о том, чтобы увенчать себя славой в памяти потомков, очень лестна, пока ты еще жив». Затем в статье «Vie morale» [152] он горько замечает, что такое бессмертие — «это нечто вроде утешения и возмещения ущерба от естественной смерти, на которую мы все обречены» {389} . Здесь вспоминаются обитатели «Ада» Данте Алигьери, которые умоляют оставить жить на земле память о них и их славу. Жить в памяти потомков, таким образом, значило жить за гробом, пережить смерть, хотя бы символически. Если говорить коротко, награда от потомков — светское бессмертие, и стремление к нему выполняет, вероятно, ту же функцию, что и схождение благодати для верующего. Именно эту форму бессмертия имел в виду Дидро, когда писал статью «Immortalit'e, Immortel» [153] для «Энциклопедии». Посвятив религиозному значению слова только 30 строк, он пишет дальше, что те, кто проповедовал людям бессмертие души, должны были убедить «великих людей», что, «когда их не будет, они услышат над своей могилой различные мнения о себе». Готовясь предпринять что-то, предупреждал он, великие люди всегда должны учитывать, что скажут о них будущие поколения, и поступать соответствующим образом, даже за счет больших жертв. В конце он отмечает, что «если бессмертие, рассматриваемое под таким аспектом, есть химера, то химера великих душ» {390} .
152
Моральная (или нравственная) жизнь (франц.). — Примеч. науч. ред.
153
«Бессмертие, бессмертный» (франц.). — Примеч. науч. ред.
Не стоит и упоминать, что императрица считала себя одной из тех самых «великих душ», о которых говорил Дидро. Так что она наверняка с огромным удовольствием читала предсказание Вольтера: «…в памяти потомства никто не стяжает себе большего имени, нежели вы» {391} . [154]
154
В письме от 1 августа 1777 г. он упомянул «Большой Наказ» императрицы: «Этот свод законов, бессмертный, как Вы»: Ibid. Р. 326. (См. также письмо Вольтера от 5 декабря 1777 г., где он говорит об Учреждении о губерниях: «…получил вчера один из залогов вашего бессмертия, свод ваших законов по немецки». Цит. по: Вольтер и Екатерина II. С. 241. — Примеч. науч. ред.)
«В одно время победительница и законодательница, — говорил императрице Вольтер, — вы упрочили бессмертие за своим именем»{392}. Хотя Екатерина II действительно приобрела особую форму бессмертия, форма эта была не та, на какую надеялась императрица и какую предрекали ей ее почитатели. Это было, как напоминает нам Джон Александер, бессмертие, больше связанное с копытными существами, чем с конституциями{393}. Поскольку это так, то возникает вопрос: почему потомки отказали Екатерине II в том, чего она так страстно желала? Почему же ошибся обычно такой точный в предсказаниях Вольтер? Поиски ответа на эти вопросы выведут нас сразу к нескольким путям, и лишь по некоторым из них мы сможем здесь пройти.
Критики указывали на структурные недостатки грамот. Жалованная грамота дворянству, как утверждали они, представляет собой всего лишь компиляцию из уже существовавших привилегий, многие из которых императрица сама и пожаловала [155] (хотя этот аргумент определенно ослабляет тезис о дворянском господстве). Единственным оригинальным вкладом в содержание Грамоты является, возможно, часть IV, в которой подробно оговариваются доказательства благородства. Но те, кто критикует Грамоту, обращают внимание не на сводный характер грамоты, а на жесткий способ ее внутренней организации. Сомнения вызывают: необходимость механического разделения дворян на шесть категорий, ценность подробной родословной книги дворян, лишь подчеркивающей их внутреннее деление, а также стратификация выборных привилегий на основе возраста, богатства и успехов по службе. Вполне вероятно, что императрица пыталась таким образом предотвратить юридические споры, подобные тем, что захватили французское дворянство. Как бы то ни было, для тех, кто настаивал на важности традиции при составлении конституции государства, императрица сумела ввести в нее большую долю абстракции.
155
Я не делал систематически попыток выяснить, какие законодательные акты явились источниками тех или иных статей Жалованной грамоты дворянству. Если взять только первую часть Грамоты, тридцать шесть статей о личных правах и привилегиях, то можно указать на заимствования из проекта, разработанного Комиссией о правах и преимуществах русского дворянства и представленного императрице 18 марта 1763 г., из «Большого Наказа» Екатерины II, данного Комиссии о сочинении нового Уложения, и из проекта, разработанного частной комиссией о разборе родов государственных жителей (проект Комиссии о правах и преимуществах русского дворянства — 1763 г. — опубликован в: СИРИО. T. VII. С. 238–265, а «Проект правам благородных, сочиненный комиссией о государственных родах» см.: Там же. T. XXXII. С. 573–585). О других источниках заимствований см. сноску 13 и выше.
Статья грамоты … Источник
1 … Большой Наказ Екатерины, статьи 360 и 361
3 и 4 … Проект комиссии о государственных родах, часть II, статья 34
5 … Большой Наказ Екатерины, статья 369
6 … Большой Наказ Екатерины, статья 371, и проект комиссии о государственных родах, часть I, статья 8
7 … Проект комиссии о государственных родах, часть II, статья 35
12 … Проект комиссии о государственных родах, часть II, статья 29
13 … Проект Комиссии о правах и преимуществах 1763 г., статья 13
(14) … Манифест 17 марта 1775 г., статья 44
15 … Проект комиссии о государственных родах, часть II, статья 4; и близко к ней статья 13 Проекта Комиссии о правах и преимуществах 1763 года
18 … Проект Комиссии 1763 г., статья 5
19 … Сходно со статьей 7 проекта Комиссии 1763 г. и статьей 4, части II проекта комиссии о государственных родах
20 … Проект Комиссии 1763 г., статья 8
22 … Проект Комиссии 1763 г., статья 18
23 … Проект Комиссии 1763 г., статья 14
26 … Проект Комиссии о государственных родах, часть II, статья 12
27 … Проект Комиссии о государственных родах, часть II, статья 27
28 … Проект Комиссии о государственных родах, часть II, статья 22
32 … Проект Комиссии о государственных родах, часть II, статья 27 (частично)
35 … Проект Комиссии о государственных родах, часть II, статья 24
36 … Проект Комиссии о государственных родах, часть II, статья 9
Если Жалованная грамота дворянству пострадала умеренно от отвлеченности и симметрии, то Жалованные грамоты городам и государственным крестьянам пострадали намного сильнее — они зачастую не соотносились с реальностью. В своих общих положениях ранние проекты Жалованной грамоты городам были составлены по образцу Жалованной грамоты дворянству, как показал Александр Александрович Кизеветтер. Соответственно, мы имеем разделение городского населения на шесть категорий, одна из которых предназначалась для тех, кто не подходил ни под какую другую. Более поздние проекты начали несколько двигаться в сторону от первоначального образца, в большей степени отвечая условиям города. Однако, как отметил Джордж Манро{394}, даже принимая это во внимание, они имели в виду не обстоятельства, свойственные большей части России, а те, что были характерны для Санкт-Петербурга. Как мы знаем, «стольный град» Петра по своей социальной структуре был поистине уникален среди российских городов. Так что если бы другие города, даже Москва, строго следовали предписаниям Жалованной грамоты городам, они бы не смогли построить жизнеспособное городское управление.
Достаточно упомянуть хотя бы одно крупное упущение: вероятно, лишь в Петербурге могло набраться необходимое число иностранных купцов, чтобы выбрать представителя в шестигласную думу — административную опору городского самоуправления. По подсчетам Дженет Хартли, большинство российских городов были бы рады набрать в думу хотя бы четырех из шести предписанных представителей{395}. Догматический перенос условий Петербурга на остальную Россию отражается в том, что право полного участия в городском самоуправлении гарантировалось только тем, кто платил пятьдесят рублей налогов. Правда, разрешалось делать исключения для городов, где было недостаточно состоятельных жителей; но в таком случае исключение становится правилом, а правило — исключением, а это уже странный подход к составлению Грамоты. Множество признаков указывает на то, что «Ремесленное положение» Екатерина составляла, тоже имея в виду Петербург. Неудивительно, что Жалованная грамота городам у случайного читателя вызывает недоумение.