Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет
Шрифт:
Поскольку мы имеем дело не с законченным произведением, а с проектом, уверенно анализировать Жалованную грамоту свободным сельским обывателям немного труднее. Общие очертания достаточно ясны, давая основание, хотя и немного рискованное, для нескольких заявлений о документе с подзаголовком Сельское положение, что делает его отношение к Городовому положению очевидным для всех{396}. Обобщая, можно сказать, что если положения в случае с дворянством были в целом описывающими, в отношении к городским жителям они становятся в большей степени предписывающими, а применительно к государственным крестьянам являются исключительно предписывающими. Или, если обобщить немного иначе, Грамоты становились более искусственными, более жесткими и менее чувствительными к преобладающим условиям по мере их обращения к следующей, более низкой ступени социально-правовой иерархии.
Если говорить еще более конкретно, проект Жалованной грамоты сельским обывателям поражает читателя своими несоответствиями, так как его положения написаны под сильным влиянием положений
Как мы знаем, мир XIX века, а тем более мир XX века, не разделял одержимости императрицы. Да и общество ее времени не обязательно могло подстроиться. Оказалось, что есть определенные пределы тому, до какой степени государственные законы, изданные абсолютным монархом, или даже деспотом, если на то пошло, могут в действительности формировать российское общество. Это общество будет развиваться и изменяться насколько возможно, не очень прислушиваясь к желаниям государства. Парадокс в том, как заметил Мишель Конфино, что два основных элемента, исключенные из опубликованного окончательного варианта работы Екатерины II, — духовенство и крестьянство — полностью пренебрегли ее долгосрочными планами и в XIX веке образовали более распознаваемые сословия, чем когда-либо это удалось городским обывателям{398}. Больше того, зарождающиеся социо-экономические классы упрямо отказывались приспосабливаться (особенно там, где на кон были поставлены личные интересы) к нормам поведения, которые предписала для своих сословий императрица. Но это уже другая история.
Еще важнее то, что законодательные труды Екатерины по современным меркам очень сильно не дотягивают до стандарта конституции сегодняшнего дня. Ее конституция, говоря кратко, не была даже отдаленно демократической или хотя бы республиканской. В ней не было ни понятия полного представительства, ни хотя бы совещания или имеющего юридическую силу согласия. И если на то пошло, не предлагала императрица и никакого средства против правителя, который вдруг решит нарушить права и привилегии своих подданных. Ее сын Павел не оставит на этот счет никаких сомнений. Иными словами, это была конституция домодерной эпохи, написанная в условиях XVIII века, когда на европейском континенте прерогативы правителя, с одной стороны, и права и привилегии подданных, с другой, еще не рассматривались как не совместимые друг с другом.
С вопросом демократии связан вопрос справедливости. Роджер Бартлетт метко заметил, что «главной задачей законодательства 1778 и 1785 годов было создание институциональных структур равноценной формы (хотя и не равного статуса) для всех трех основных сословий»{399}. Признав, что императрицу относительно мало беспокоил вопрос равенства, следует задуматься над тем, в какой степени ее законодательство проходит испытание на равноценность. Ответ непрост. Несомненно, пожалованные дворянам права и привилегии превосходили и по количеству, и по ценности права и привилегии, пожалованные городским обывателям и крестьянам их грамотами. На это обратили внимание и Кизевеггер в своем анализе Жалованной грамоты городам{400}, и Бартлетт в анализе Жалованной грамоты государственным крестьянам. Не только статус дворянина как таковой выше статуса горожанина, а статус горожанина выше статуса государственного крестьянина, что как раз вполне ожидалось в существовавших условиях, но и степень саморегулирования убавляется, а степень государственного надзора возрастает по мере снижения положения на социальной лестнице. Или если сформулировать поставленный выше вопрос иначе: насколько должна отклониться равноценность от равенства, чтобы перестать считаться равноценностью? Над этим вопросом партии и политики будут биться на протяжении всего XIX века, но так и не достигнут приемлемого компромисса. Только в XX веке это удастся решить в пользу равенства, пусть даже в теории.
Императрица по-прежнему уязвима для критики в связи с тем, что не выполнила заявленные ею же намерения. Ее нежелание обнародовать Жалованную грамоту государственным крестьянам оставило здание, которое она пыталась возвести, не только недостроенным, но и неустойчивым. Если проект по меркам того времени был приемлем, то окончательные контуры оказались неверными [156] . Еще больше тревожит то, что полностью оказались исключены из сферы рассмотрения крепостные крестьяне, составлявшие примерно половину населения [157] . Нигде в Грамотах не говорится об этой части населения, за исключением Жалованной грамоты дворянству, где крепостные крестьяне вскользь упоминаются в образце перечня помещичьего имущества. Естественно, считалось, что крепостные — это дело
156
Этот прискорбный факт признал консервативный государственный деятель Александр Андреевич Безбородко, один из тех немногих, кто сумел служить и Екатерине II, и ее сыну. В своей записке 1799 г., он заметил, что, хотя «в России три суть состояния народные: дворянство, мещанство и поселяне», представители последнего из перечисленных недостаточно защищены законом. См.: Безбородко А.А. Записка князя Безбородки // СИРИО. T. XXIX. С. 643, 644.
157
Согласно подсчетам В.М. Кабузана, четвертая ревизия податного населения, почти полностью завершенная в 1782 г., показала, что крепостные крестьяне составляют 49,07% от всего населения: Кабузан В.М. Изменения в размещении населения России в XVIII — первой половине XIX в. М., 1971. С. 105.
Задача включения в корпоративную структуру неполноправных субъектов была непростой. Если уж на то пошло, задача включения такого рода субъектов в какую бы то ни было конституционную систему очень сложна, что показывает опыт Америки. Трудясь на гораздо более плодородной почве, когда пережитки феодализма были уже сметены, а мандат на построение нового общества был однозначен, создатели американской конституции составили документ, который не давал рабам и индейцам защиты со стороны закона, а женщин, бедняков и должников делал гражданами второго сорта. Но было одно несовпадение. В отличие от американских рабов, российские крепостные составляли почти половину от всего населения. Если бы императрица обеспечила хоть малейшую защиту в рамках корпорации для этого самого крупного, но самого униженного слоя, отношение к ее Грамотам было бы значительно более благожелательным. Да и репутация у императрицы сейчас была бы другой.
Несмотря на разнообразные этические и структурные проблемы, Грамоты имели удивительно успешное, хотя и краткое, существование. Удивительно успешное — потому что ученые традиционно с презрением относятся к корпоративным учреждениям императрицы, и к корпоративному саморегулированию в частности, полагая, что жесткое структурирование общества не могло увенчаться успехом. Недавнее исследование Жалованной грамоты дворянству, проведенное Робертом Джоунсом, и Жалованной грамоты городам — Дженет Хартли и Манфредом Хильдермайером, показывает, что на практике корпоративное саморегулирование оказалось вполне жизнеспособным, как видно из изученных ими конкретных случаев. Отсюда даже следует парадоксальное утверждение, что корпоративные привилегии, которые пожаловала императрица, оказались слишком многочисленны, а корпоративное саморегулирование — чрезмерно успешным, если принять во внимание краткость их существования. Сын и наследник Екатерины II Павел I видел в них потенциальную помеху для своей деспотической власти. Он желал стать чем-то большим, чем абсолютный монарх, и чувствовал, что он вынужден, даже обязан демонтировать то, что построила его мать{401}. Возможность это сделать говорит о хрупкости нарождавшейся российской конституции. С другой стороны, его печальная судьба демонстрирует, насколько рискованно пренебрегать основными положениями такой конституции.
Один из многих парадоксов, которыми изобилует правление Екатерины II, происходит из самого выбора времени для разработки Грамот. Две опубликованные Грамоты появились в 1785 году, когда механизм управления через наделение привилегиями посредством членства в корпорации еще мог найти ярых защитников во всей Европе, и не только среди тех, кто получал от него прямую выгоду. Однако именно в это время уже готовилась первая последовательная атака на привилегии. Атака была предпринята с разных сторон. Одна из самых известных последовала с наименее ожидавшейся стороны — со стороны французского государства. Не в состоянии справиться без глубоких реформ с финансовым кризисом и видя помеху в налоговых привилегиях, за которыми укрывались привилегированные корпорации, генеральный контролер финансов Шарль-Александр Калонн публично заявил, что такие исключительные права подрывают народное благосостояние. В 1786 году, всего через год после опубликования Екатериной Грамот, он рекомендовал своему суверену Людовику XVI урезать эти привилегии. Неожиданно характер дебатов резко изменился: теперь французское государство считало, что распределение привилегий через сословия противоречит более широким интересам нации.
В то время как Калонн атаковал на одном фронте, на другом атаковал аббат Сийес. Его нападение оказалось еще более непредсказуемым. Эссе Сийеса «Что такое третье сословие?» (Qu’est-ce que le tiers 'etat?) бросило вызов самому понятию привилегий — в любом виде, а вместе с тем и институту корпоративно структурированного общества. В начале 1789 года он заявил, что поскольку привилегиями наделены корпорации, то последние и следует ликвидировать. Национальная ассамблея вызов примет и на деле разрушит уже дискредитированный аббатом в печати принцип. К ужасу Екатерины, в ночь на 4 августа 1789 года привилегии во Франции были официально отменены. Менее чем через два года все корпорации были распущены. Большей части образованного общества Европы существование разделенного на сословия общества больше не представлялось приемлемым.