Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет
Шрифт:
Во-первых, воцарение Екатерины Великой в июне 1762 года произошло на фоне широко распространившихся ожиданий новой эры — эры больших реформ, которая потребует участия просвещенного общества. Этот оптимизм был основан на убеждении, что новая императрица хорошо осознает недостатки в политике своих непосредственных предшественников и предпримет меры по их исправлению. Особенно важной казалась современникам неспособность предыдущих правителей создать посредством законодательства жизнеспособный городской слой и наделить его соответствующими правами и привилегиями. Политика Елизаветы Петровны и Петра III подвергалась особенно серьезным нападкам, поскольку, как считалось, они сильно отклонились от политического курса Петра I{448}. Одним из следствий была финансовая слабость, ставшая очевидной, когда Россия вступила в Семилетнюю войну. Однако потому, что социально-экономический зазор между Россией и Западом не считался непреодолимым, а приход к власти императрицы, провозгласившей себя продолжательницей политики Петра I, сопровождался настоящей эйфорией, в первые годы царствования Екатерины появился целый поток проектов, разрабатывавших способы привести социально-экономическую структуру России в соответствие с западноевропейской моделью. Согласно некоторым подсчетам, только в 1760-х годах правительство получило более ста проектов, многие из которых поступили через Комиссию о коммерции или были созданы самими членами этой Комиссии, — все эти проекты предлагали те или иные способы преодоления присущей России отсталости{449}.
Несмотря на некоторые расхождения в их рекомендациях, потенциальные реформаторы сходились в оценке нужд и потребностей России. Необходимо было стимулировать внутреннюю экономическую деятельность. Де Буляр, Поленов, Голицын, Дидро и Теплов — все они высказывали обеспокоенность состоянием наук и искусств и, возможно потому, что вдохновлялись учением физиократов, предполагали, что городская культура в целом рано или поздно возникнет на основе городского ремесла. Бецкой расширил эту проблему, включив сюда же и собственно торговый элемент, но его занимала скорее внутренняя торговля, чем импорт и экспорт и сопутствующий им торговый баланс, который традиционно владел мыслями предыдущих реформаторов. Считалось, что в особенности городская экономика в России находилась в упадке, — суждение, для выражения которого часто авторы преобразовательных проектов прибегали к анатомической терминологии: Петр Великий создал тело России, но не успел вдохнуть в него душу; его недальновидные наследники тоже в этом не преуспели, таким образом целиком и полностью переложив эту задачу на плечи Екатерины II.
С этим представлением о незавершенности преобразований сочеталась вера в способность самодержицы усовершенствовать созданное Петром тело с помощью соответствующего законодательства: если дурная государственная политика затормозила развитие третьего сословия, правильная политика могла его ускорить. Решение проблемы всегда исходило от государства: достаточно внимательно прочитать упомянутые выше проекты, чтобы убедиться в обоснованности этого наблюдения. Более того, степень вмешательства, требовавшегося от государства для достижения поставленной цели, была весьма значительной, поскольку в отличие от множества проектов, возникших в 1760-е годы, те, что были посвящены исключительно созданию третьего сословия, искали прецеденты скорее в Западной Европе, чем в прошлом самой России.
Доказательством тому терминология, использовавшаяся в этих проектах: только Поленов, сочинявший свои трактаты на родном языке, употребил традиционное русское слово мещанство, и даже он время от времени передавал его значение словосочетанием среднее состояние. Де Буляр, Голицын, Бецкой, Екатерина II и Дидро, которым по-французски писать было удобнее, чем по-русски, прибегают к французскому термину tiers-'etat, а там, где требуется русский перевод, называют его третьим чином (Фонвизин) или третьим родом людей (Екатерина II и Бецкой). Третий штат людей Теплова кажется калькой с французского. Можно предположить, что наши реформаторы мыслили и писали в контексте, заданном Монтескьё, вплоть до заимствования его терминологии.
Однако к России терминология Монтескьё была в высшей степени неприменима, поскольку он вкладывал в понятие tiers-'etat гораздо более узкий смысл, чем тот, который был принят на Западе в то время. Большинство французов подразумевало под ним сословие, состоявшее из незнатных, непривилегированных мирян-налогоплателыциков. Именно так определяла эту категорию населения французская «Энциклопедия» в 1765 году [169] , так же это сословие трактовали и накануне Французской революции, что очевидно из классического памфлета аббата Сийеса «Что такое третье сословие?» («Qu’est-ce que le Tiers-Etat?») [170] . Ясно, что при переносе на российскую почву это определение требовало изменения. Если следовать Монтескьё, термин tiers-'etat применительно к России означал горожанина, вовлеченного в легальную деятельность в сфере городской экономики. Это определение однозначно исключало, например, торгующих крестьян. Обсуждавшиеся нами ранее проекты российских реформаторов придерживались понимания Монтескьё, предположительно потому, что ставили себе целью исправить описанные философом и совершенно явные недостатки. В каком-то смысле это было вполне естественно: Россия вполне уже могла претендовать на существование различимых и более или менее отчетливо очерченных дворянства и крестьянства, которым, чтобы называться сословиями, не хватало только формальных прав и привилегий. Осталось только обзавестись промежуточным сословием, которое заполнило бы вакуум между этими двумя и довершило бы строительство здания, начатое Петром Великим. Россия, настаивали они, пребудет отсталой, пока не преодолеет этот разрыв.
169
В 16 томе «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел» ([D‘Alambert J.В., Diderot D.] Encyclop'edie ou dictionnaire raisonn'e des sciences, des arts et des m'etiers… Vol. 16. Neufchastel, 1765) под редакцией д’Аламбера и Дидро дано следующее определение: «Tiers-'etat — третий член, наряду с духовенством и дворянством образующий сословное представительство Французского королевства, называемое Генеральными штатами…» (Р. 323). Еще более точная формулировка находится в статье «Сословия» (Etats)'. «В большинстве других стран различают три сословия: духовенство, дворянство и tiers-'etat, или третье сословие, состоящее из городских служащих, видных представителей буржуазии и народа. Таково деление, существующее ныне во Франции» (Vol. 15 [Paris, 1756]. P. 21). [Перевод Е. Леменевой.] Позднее русских историков подобная подмена значения вводила в заблуждение: И.И. Крыльцов, например, рассматривает дискуссии о третьем роде людей в статье «Отношение населения к Екатерининской комиссии 1767 года в лице “Третьяго рода людей”» (Журнал Министерства народного просвещения в 434 частях (СПб.; Петроград, 1834–1917). Новая серия. 1917. Ч. 70. № 7/8. С. 1–16), но подразумевает под этим термином крестьянство и духовенство, и потому его статья не представляет большого интереса.
170
Аббат предлагает следующее определение: «Под третьим сословием следует понимать совокупность граждан, живущих общим строем [l’ordre commun]. Все, что по закону пользуется привилегиями, находится вне общего строя, составляет исключение из общего права [la loi commune] и, следовательно, не принадлежит к третьему сословию». См. рус. изд.: Сийес Э.Ж. Что такое третье сословие? / Введ. В. Богучарского. СПб., 1906; Репринт: СПб., 2003; зд. цит. по изданию 1906 г.: С. 12 (франц. цит.: Siey`es A. Qu’est-ce que le Tiers-Etat. 3`eme 'ed. Paris, 1789. P. 18).
Таким образом, авторы проектов не пытались сконструировать модерный, динамичный социальный класс, включающий всех, кто проявлял желание и способности добиться благосостояния в городской среде; также, несмотря на совпадение в терминологии, они не ставили себе целью и воспроизвести в России французскую сословную структуру, неспособную провести юридическое различие между горожанином и крестьянином. Скорее, они пытались вызвать к жизни некую вариацию на тему французского общественного устройства — слегка обновленную,
Естественная ограниченность источников, использованных в этой статье, не позволяет сделать определенные выводы о подлинном состоянии экономики в послепетровской России; более того, это никогда не входило в планы автора. Что, однако, следует из этой работы, — очевидное существование вполне определенной модели восприятия, которую разделяли и Екатерина II, и некоторые из ее доверенных советчиков, и проницательные иностранные наблюдатели: почти все они были единодушны в своем убеждении, что Россия значительно отставала от самых развитых западноевропейских стран и что причиной тому — отсутствие здесь развитой городской экономики, — это убеждение они разделяли с Монтескьё. Однако они отвергали вывод Монтескьё о том, что это отставание необратимо, и обращались к государству в надежде, что с помощью мудрого законодательства этот разрыв можно будет преодолеть. Большую часть законотворческой деятельности Екатерины II, особенно первых лет царствования, следует поэтому рассматривать именно в этом контексте. Эта активность не была проявлением непрочного положения императрицы, стремящейся сбалансировать интересы господствующего дворянства и набирающей силу буржуазии [171] . Если о набирающей силу буржуазии не было и речи [172] , то для будущего третьего сословия еще оставалась надежда.
171
Теория равновесия сил восходит к постулату Фридриха Энгельса о том, что абсолютизм возник в результате баланса сил двух классов: приходящего в упадок дворянства и набирающей силу буржуазии. Ленин использовал его в своей книге «Государство и революция». К концу 1930-х гг. советские историки решили, что это утверждение верно не только для Западной Европы, но и для России XVIII столетия. Изящнее всего (хотя так же неубедительно) теория равновесия была применена Николаем Михайловичем Дружининым в работе: Дружинин Н.М. Просвещенный абсолютизм в России // Абсолютизм в России (XVII–XVIII вв.): Сборник статей к 70-летию со дня рождения и 45-летию научной и педагогической деятельности Б.Б. Кафенгауза / Ред. Н.М. Дружинин и др. М., 1964. С. 428–459. Другие примеры си.: Давидович А.М., Покровский С.А. О классовой сущности и этапах развития русского абсолютизма // История СССР. 1969. № 1. С. 58–78; Троицкий С.М. О некоторых спорных вопросах истории абсолютизма в России //Там же. № 3. С. 130–149; а также его же замечания в дискуссии, опубликованной в: Переход от феодализма к капитализму в России: Материалы [2-й] Всесоюзной дискуссии [2–4 июня 1965 г. в Москве] / Ред. В.И. Шунков и др. М., 1969. С. 154; Черепнин Л.В. К вопросу о складывании абсолютной монархии в России (XVI–XVIII вв.) // Документы советско-итальянской конференции историков (8–10 апреля 1968 г.): Абсолютизм в Западной Европе и России. Русскоитальянские связи во второй половине XIX века / Отв. ред. С.Д. Сказкин. М.: Наука, 1970. Особенно см. с. 13–16; Преображенский А.А. О некоторых спорных вопросах начального этапа генезиса абсолютизма в России // История СССР. 1971. № 2. С. 108–117. Этот постулат продолжает существовать, несмотря на то что его использование было подвергнуто яростной критике Ароном Яковлевичем Аврехом: см. Аврех А.Я. Утраченное равновесие. // Там же. 1971. № 4. С. 60–75.
172
Спустя почти три четверти века после того, как Монтескьё поставил России такой неутешительный диагноз, в столь же сильных выражениях его подтвердил российский государственный деятель неоспоримого ума. Правда, он использовал скорее политическую, а не социальную фразеологию. Составляя план конституционного преобразования Российского государства в 1809 г., Михаил Михайлович Сперанский заметил: «Таким образом, вместо пышного деления русского народа на различные сословия, — дворян, купцов, мещан, — я нахожу только два класса: рабов самодержца и рабов землевладельца. Первые свободны только сравнительно с последними; в действительности же в России нет свободных людей, исключая нищих и философов» (Семевский В.И. Крестьянский вопрос. Т. 1. С. 345–346).
Пролетарии по указу: история приписных крестьян в России (1630–1861 годы){450}
(в соавторстве с X. Хадсоном-мл. и Б. Дехартом)
В недрах Уральских гор, приблизительно в 1600 км к востоку от Москвы, были скрыты огромные залежи железной руды. Их широкомасштабная разработка могла бы обеспечить русское государство столь необходимым для раннеиндустриальной экономики сырьем. В свою очередь, железоделательная промышленность способствовала бы росту военного могущества России, что было так важно в начале XVIII века — время, когда война была основным занятием честолюбивых правителей. Поэтому при Петре I, чье почти 30-летнее царствование (1689–1725) лишь на один год было избавлено от битв, у России возник интерес к богатствам уральских недр.
Для создания на Урале промышленности требовался импульс, который могло дать только государство. Как бы то ни было, правительство Московии, никогда не стеснявшееся использовать силу, было готово ее применить и здесь. Класс предпринимателей, например, можно было создать моментально, принудительно отправив на Урал опытных государственных чиновников и преуспевающих купцов. При этом средства найти было нетрудно: вечно задавленный русский крестьянин, из которого государство выжимало все соки, чтобы обеспечить себя всем необходимым, мог быть использован и здесь — и, возможно, еще более активно. Поэтому государство само могло построить металлургические заводы или предоставить для этого займы и субсидии частным предпринимателям. И казна и частники могли импортировать передовую технологию и ее носителей из Центральной Европы. В итоге государство и, в частности, армия смогли бы обеспечить рынок сбыта готовой продукции, и лишь дефицит рабочей силы, казалось, стал для Петра I единственным препятствием, мешавшим создать процветающую металлургию.
Урал находился далеко от основных мест проживания людей, крайне необходимых для такой человекоемкой отрасли экономики, как металлургия. Местные народы Урала, башкиры и калмыки, вели кочевой образ жизни и не могли стоять у раскаленных и грязных печных топок. Очевидно, что все попытки затащить их на завод с помощью заработной платы или угрозы физической расправы провалились. Так как в России, в отличие от Англии, не было движения огораживателей земли, рабочие руки привлечь сюда было невозможно, поскольку русские люди были привязаны к местам своего жительства крепостным правом и правительственными указами{451}.