Екатерина Великая. Владычица Тавриды

Волгина София

– А это были мои дочери – Наталья и Екатерина, – вдруг прервал ее Нарышкин. Голос прозвучал в тишине так гулко, что все, включая императрицу и Потемкина, обратили на него глаза.

– Да, это были очаровательные дочери Левушки, – милостиво кивнула императрица. – Они, будучи одеты в простое, но приятное пастушье платье, и держа в руках увитые цветами посохи, разговаривали о прибытии гостьи, то есть – меня, и, увидев, пригласили в хижину. Я села у входа на скамейке из дерна. Каково же было удивление, как гора вдруг расступилась, и вместо хижины открылся огромный и великолепный храм победы, состроенный о двух

домов, для входа в который сооружены были крыльца.

Екатерина бросила оживленный взгляд на Нарышкина:

– Извольте, граф, рассказать, что означали оные постройки.

Левушка, прежде чем заговорить, намеренно глухо откашлялся и, обратив лицо к Потемкину, принялся излагать:

– При дверях каждого входа стояли истуканы, представляющие победы, на море и на сухом пути торжественным оружием императрицы одержанные. В средине сводов был виден орел с распростертыми крыльями, у коего на груди было вензелевое имя императрицы, а в когтях свиток с надписью: «Екатерине Второй Победительнице».

Здесь Нарышкин чуть замешкался, оглянувшись на государыню, дескать, продолжать, али нет? Екатерина кивнула, и он с видимым желанием продолжил:

– Сей храм окружали два перехода, наполненные вооруженными ратниками. Вид оружий и звук военной музыки взору и слуху приятнейшее представляли зрелище. Столпы, увитые лаврами, пальмы и трофеи, поставленные всюду, услаждали очи каждого. Слава, стоящая на поверхности, трубою своею возглашала Вселенной торжество победоносных оружий императ рицы.

Протасова не утерпела и перебила:

– Сам Левушка, был в костюме Гения Победы. Он вышел навстречу государыне и произнес речь. Токмо императрица изволила вступить в храм, украшенный трофеями, завоеванными у турок и татар, как по выстрелу из пушки, картины, представлявшие трофеи, превратились в изображения побед, которых содержание было следующее…

Но, Нарышкин паки перебил ее и продолжил:

– Первая картина представляла взятие Хотина. Над городом и войском, окруженными сиянием, херувимы держали надпись: «Супротивление было бы тщетно». Вторая картина – сражение при реке Ларге. Здесь, сидящая на облаках Слава гласила: «Не сим одним окончится». Третья картина – сражение и победа при реке Кагуле. Здесь появилась Минерва, взирающая со сводов небесных, на свитке держит сии слова: «Число преодолено храбростию». Четвертая картина – флот Оттоманский, сожженный и истребленный на архипелаге при Чесме. Тут все увидели в воздухе парящий орел и испускающий молнию со словами на свитке: «Небывалое исполнилось». Пятая картина – взятие Бендер: на тверди небесной, испещренной звездами, появилась хартия: «Что может постоять?» Шестая картина – покорение Кафы и всего Крыма. На высоте возвышалась Слава, держащая в руках лавры для венчания российских героев. Крым, веселящийся владычеством премудрой государыни. На свитке написаны слова: «Коль сладок ныне жребий мой».

Левушка так увлекся своим повествованием, его так распирало от гордости, что слушатели с не меньшим интересом наблюдали за самим разошедшимся и изрядно распалившимся рассказчиком. Наконец, явно разволновавшись, он чуть запнулся и рука его непроизвольно оказалась на белом шейном платке. Пока он его расслаблял, Перекусихина заметила негромко:

– А дальше были всяческие увеселения, о коих можно толковать целый день,

а теперь ужо вечор и государыне-матушке время отдыхать.

Все переглянулись. Императрица и в самом деле, как будто выглядела утомленной.

– Ну, погоди, Саввишна, – воспротивилась Параша, – еще чуток. Я сразу перескачу на ужин.

Графиня тут же перешла к делу:

– Ужин, – рассказывала она скороговоркой, – был наибесподобнейшим. За столом сидели восемьдесят лиц и еще двести по беседкам, все угощаемы. Не буду говорить, что подавали. Был поздний вечер, и все было освещено, налитыми воском, глиняными и стеклянными сосудами и разноцветными слюдяными и другими фонарями. А по окончании ужина при реке, именуемой Красной, зажжен был фейерверк, коего щит представлял богиню справедливости – Астрею, возвращающую Золотой век. По сгорании щита пущено вверх несколько тысяч ракет и увеселительных огненных шаров; причем зажжены и разные огнемечущие колеса, представлявшие глазам наиприятнейшее зрелище. Последнее, что мы увидели был освещенный сиянием, мраморный столб, наверху которого виднелся двуглавый орел, с вензелевым именем государыни.

Слушатели обратили свои взоры на императрицу, сидящей рядом с Потемкиным. Екатерина, при этом, поклонилась всем и обратилась к графу:

– Лев Александрович, мне так понравились те слова, кои, были начертаны под вензелем. Конечно, я сей час не скажу точно. Сделай милость, воспроизведи их для графа Потемкина!

– Извольте, Государыня! С легкостью и превеликим удовольствием!

Моложавый и, как в молодости, все ее худощавый Нарышкин, в щегольском камзоле, вскочил сместа и на одном дыхание произнес их:

«Сей из обретенного в Сибири мрамора сделанный и от все щедрой государыни Екатерины Второй в дар полученный столб, в незабвенный знак к Ея Императорскому Величеству благодарности на сем месте поставил Лев Нарышкин в лето, в кое российский флот прибыл в Морею и истребил турецкие морские силы».

Потемкин, досель слушавший с меланхолическим вниманием, впечатленный последними словами, встрепенулся и, подав руку графу, даже обнял и похлопал его по плечу, говоря при том весьма громко, дабы все слышли:

– Зришь в корень, Лев Александрович! Таковые праздники долженствуют остаться в памяти людской на века! Погоди, и мы с Ея Величеством устроим таковой праздник в честь нашего победного оружия – всем праздникам праздник!

Он кинул быстрый взгляд на императрицу, коя благосклонно улыбнувшись, едва заметно кивнула ему.

* * *

После завтрака императрица со свитой, где всегда присутствовала Мария Саввишна, Екатерина, вернувшись в спальню, успела с утра написать цыдульку Потемкину:

«Миленький, здравствуй. Я встала тому полчаса и удивляюсь, как ты уже проснулся. За письмецо и за ласку спасиба тебе, душенька. Я сама тебя очень, очень люблю. При сем к Вам гостинца посылаю. Вели Параше приехать обедать к Бетскому».

Начиная с осени, граф Потемкин и сама Екатерина довольно часто страдали недомоганиями так, что ее, желавшей видеть Григория Александровича постоянно перед своими глазами, весьма огорчало. Порой, его отсутствие становилось ей настолько невыносимо, что она почти ежедневно и на дню не один раз, писала ему.