Екатерина Великая. Владычица Тавриды

Волгина София

Однако, когда болела Екатерина, он пенял, что она выдумывает причины не видеться с ним, на что она, оправдываясь, отвечала:

«Вздор, душенька, несешь. Я тебя люблю и буду любить вечно противу воли твоей».

Болея, оставаясь один, Потемкин думал о себе и Екатерине, дивясь ее сумасшедшей к нему любви. В ней толико было неистраченного заряда нежности, страсти, что можно было подумать, что ее, так нуждавшейся в любви, никогда не любили. Однако, не любил ее токмо ее собственный муж. И Салтыков, и Понятовский, и Орлов, и Васильчиков по-разному,

но любили ее. Она твердит, что токмо он – тот, кого она ждала всю жизнь. Хотелось бы поверить… Ему и до сих пор не верится, что Господь сподобил дать ему такую жену, кою он чувствует, как самого себя. Она его половина. Он видит ее насквозь и знает, что она скажет в следующую минуту. Едино, чему он иногда поражался – ее доброте, часто неожиданной для него. Она была готова для него на все, и он пользовался оным, третировал ее, как обычный русский мужик, начисто забывая, что пред ним державная государыня Российская.

Лежа в постели, почти выздоровевший, он с удовольствием перебирал записки своей жены, которых набралось у него около сотни. Читая их, он как будто разговаривал с ней.

«Батинька, сударушка, здравствуй. Ты мне мил наравне с душою. Что б ни говорил противное, знай, что лжешь, и для того не верь бредне подобной».

«Так уж милая ты знаешь мою душу, – думал он, – когда я сам ее не знаю… Впрочем, можливо статься, она знает ее лучше меня, и не так она, стало быть, моя душа плоха».

«Голубчик мой, я здорова и к обедне выйду, но очень слаба и не знаю, обедню снесу ли я. Сударушка милой, целую тебя мысленно».

«Ну, слава Богу, – вздыхал он, – а я еще поболею. Что-то на душе не так».

Вот записка, писанная, когда она выздоравливала, а он не проявлял инициативы к встрече, находясь в плохом настроении. Тогда она призывала его:

«Батинька, мой милой друг. Прийди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя безконечной лаской моей».

Но граф, намеренно капризничая, не шел. Екатерина терпеливо писала:

«Батинька, здоров ли ты и каков опочивал? Дай знать, душа милая».

Оказывалось, что он болен, и императрица паки слала записки:

«Бог видит, голубчик, я не пеняю, что не выйдешь, а токмо сожалею о том, что недомогаешь и, что тебя не увижу. Останься дома, милуша, и будь уверен, что я тебя очень, очень люблю».

«Милуша, что ты мне ни слово не скажешь и не пишешь? Сей час услышала я, что не можешь и не выйдешь. Разве вы сердитесь на меня и почему?»

Опять заболела она и он, недовольный писал ей, спрашивая о здоровье, на что она отвечала:

«Батинька, душа, окроме слабости, теперь ничего не чувствую».

Уже выздоровев по всем статьям, Потемкин злился, что она никак не появится, не приласкает его, не покажет к нему своей любви. На его обвинения в письме она отвечала:

«Лжешь, душенька, не я спесива, не я неласкова, а токмо очень была упражнена своим

прожектом. А впрочем, очень тебя люблю».

«Bonjour, mon coeur. Comment Vous portes Vous.Моей голове есть лехче, и я Вас чрезвычайно люблю».

Наконец, после двухнедельной разлуки, они встретились, и она, после расставанья, не замедлила отписать ему:

«Лучий подарок в свете ты мне зделал сегодни. Тем же отдариваюсь, милой мой и прелюбезной друг».

И следом – другая:

«Естьли ошибки нету в ортографии, то возврати, и я запечатаю. А естьли есть, прошу поправить и прислать сказать запросто, могу ли я прийти к Вам или нельзя? А Вас прошу по холодным сеням отнюдь после бани не отваживаться. Adieu, mon bijou».

Он попросился поехать в свой Семеновский полк, и она отпустила его:

«Поезжай, голубчик, и будь весел».

По возвращению ему в тот день подали несколько ее записок:

«Душенька, разчванист ты очень. Изволишь ли быть сегодни и играть на бильярды? Прошу прислать сказать на словах – да или нет, для того, что письма в комедьи без очков прочесть нельзя. Мррр, разчванист ты, душенька».

Потемкин усмехнулся: «Да, бедная моя, я в самом деле, замучил тебя своими выходками».

Прочитав следующую записку, он подумал, что пора бы ему уж и смягчиться.

«Гришенок, не гневен ли ты? А хотя и гневен, я надеюсь, ты сам велел не единожды, что гнев твой перестанет. А я перестала же ворчать на Панина и на его Короля, а не отроду не на тебя».

«Царица не ворчит на Панина и на короля Фридриха, а тебе все не так!» – ругнул себя Потемкин.

«Здравствуй, душа. Я здорова, каков-то ты миленький? Изволь водить в Эрмитаж весь причет церковный и знай, что тебя люблю, как душу».

Потемкин улыбнулся, вспоминая, как по их просьбе, с разрешения Екатерины, он привел в Эрмитаж весь причет, и как духовные братья рассматривали там картины на библейскую тему, как потом благодарили его и просили передать благодарность императрице.

«Душа моя милая, я все сие кровью подпишу. Трактат таковой важный и милый инако подписан бы не должен».

Григорий с грустью улыбнулся. «И в самом деле, она может и кровью подписать, соглашаясь со всеми его прожектами».

«Здравствуй, милой друг. Я устала так, как нельзя более. Я убирала бумаги да еще не окончила. Два часа целые».

«Здравствуй, душенька. Я спала до девятого часа и теперь токмо встала. Каков ты опочивал, пришли сказать, буде писать поленишься. Рано, а ужо В. К. будет. Люблю тебя, как душу, душа, душатка милая».

Потемкин скривил губы, упоминание существования «В. К.» – Великого князя, было ему вовсе не по душе. Из-за него по вторникам и пятницам Потемкин носа не показывал в утреннее время.