Екатерина Великая. Завершение Золотого века
Шрифт:
Здесь князь призадумался. А не попросить ли государыню купить ему хотя бы дачу рядом со столицей. Тем паче, что в скорости грядет его день рождения? Али не достоин он такового подарка?
Далее он продолжил:
Не жаль мне и имущества, когда и жизнь моя всегда Вам на жертву. Но я продал и Кричев, и Дубровну, которую купил деньгами продажею всех других деревень, а для Смилы продал и белорусские. Теперь у меня Колтуши, да в Ярославле тысяча душ и еще четыреста в Белоруссии. Довольна я имел, но нет места, где б приятно мог я голову приклонить. Прошу у тебя, матушка родная, пожалуй мне ту дачу, о которой я приложил записку к Графу Безбородке, и за большую
Граф Платон Зубов, находясь в Коллегии иностранных дел, вяло просматривал бумаги, засим, загадочно поглядывая на Моркова, вдруг испросил:
– И что вы, друг мой, Аркадий Иванович, имея острый ум, веселый нрав, все ходите в холостяках?
– А что такое? – не сразу нашелся Морков. – Ходит же в холостяках многоуважаемый корифей нашей Коллегии, граф Безбородко, да и других немало, к примеру, Куракин… Али кто желает подшутить надо мною?
Зубов оторвавшись от бумаг, развалился на кресле. Усмехнувшись, он было открыл рот, но граф Федор Головкин, опережая Зубова, весело глядя на не растерявшегося Моркова, поведал:
– Сватает тебя, Аркадий Иванович, сама императрица!
– Да, ну!
– Ценить надобно таковое, – заметил с деланной укоризной Зубов.
– И кто же моя суженная? – неспокойно испросил «жених».
– Камер-фрейлина Ея Величества Анна Степановна Протасова, друг мой, – весело возвестил Головкин.
При оном известии, стоявший у стола Морков, плюхнулся на стул. Тараща на них глаза, он, наконец, возразил в обычном своем стиле: с усмешкой и долей сарказма:
– Друзья мои! – Она дурна, и я дурен! Что же мы с нею будем токмо безобразить род человеческий? Нет, я добровольно остаюсь холостяком. К тому же, у меня не все так худо. По крайней мере, имею дочь Варварушку. А более мне ничего и не надобно. Словом: живу ни клят, ни мят!
Оглядев всех острым взглядом, Морков паки обратился к упражнениям с бумагами.
Через минуту, вспомнив что-то, он изрек:
– Государыне же, Екатерине Алексеевне, – тут Морков встал и почтительно поклонился, – прошу вас, Платон Александрович, передать благодарность.
Зубов недовольно бросил:
– Да, что ты так близко все берешь к сердцу? Безобразен, видите ли он! Как будто красивые сватают по-другому. А что ежели красавица пойдет за тебя? Женишься?
Морков сериозно возразил:
– Пусть красавицы выходят за красавцев, как, к примеру, за князя Куракина. Кстати, все готовы выйти за него замуж, ведаю. Но, поверьте, он, как и я, из породы холостяков!
– Ну, у него еще не все потеряно. Он еще жених хоть куда!
– А ведь князь Алексей Куракин сожалеет, что упустил графиню Варвару Шереметьеву, теперь она замужем за Разумовским, – заметил густым голосом, не поднимая головы от бумаг, Дмитрий Трощинский.
– А знаете, что сей Разумовский учудил? – весело объявил граф Головкин.
– Кто не знает! – махнул рукой Морков.
Зубов поделился:
– Моя сестра Ольга поведала нам, что сей Разумовский, женившийся по великой любви, после десяти лет брака, отправил жену с пятью детьми подальше от себя в Москву, а сам поселил у себя мещанку Марью Соболевскую и уже имеет от нее тоже пятерых детей. Они у него под фамилией Перовских.
Морков мотнул головой:
– Да-а-а-мс. Бедная Варвара Петровна! И на кой ляд мне таковые семейные отношения?
– Да-а-а-а.
– Но, что он может делать, как жених, когда он в опале и уж который год живет в своей саратовской деревне?
– Не думаю, чтоб сей красавец там скучал, – бросив взгляд на брата Куракина, паки с иронией прозвучал бас Трощинского
– Согласен, красавцам легче ожениться, но и…
Головкин перебил Моркова:
– Возьми хоть нашего Великого князя, – Федор оглянулся и понизил голос, – все знают, что он не красив, а жена-красавица любит его. Однако ж и фрейлина ее, Екатерина Нелидова, тоже любит Павла Петровича. И Его Высочество, сказывают, ее обожает. Вот два некрасивых человека… И хоть бы что…
Морков задрал и без того курносый нос:
– Да, мы с Павлом Петровичем похожи, особливо, носами.
Граф Головкин, встав со своего места, обошел его стол, оценивая нарочитым взглядом внешние данные Моркова.
– Я бы сказал, ты красивше, Аркадий. Можливо, все ж-таки возьмешь в жены Протасову? Сказывают, она умна, к тому же, приближенная императрицы…
Головкин посмотрел на Зубова. Тот кивнув, выдал:
– Она еще в детородном возрасте. Вообрази, колико новых Морковят у тебя появится, окроме дочери Варварушки.
Все четверо весело рассмеялись. Едино граф Головкин еще долго в тот день то зло, то насмешливо, то весело муссировал сию материю.
Князь был в вящей заботе о Кавказских военных действиях: еще в августе, когда стало ясно, что турки под видом переговоров тянут время, Потемкин послал приказания командующим Кубанского и Кавказского корпусов нанести удары по неприятелю. В день его рождения, тридцатого сентября, отрядом генерала Ивана Ивановича Германа турецкая армия была разгромлена на берегах Кубани самым чудесным образом. Поистине: Бог так устроил, что и в ум не приходило.
Пятьдесят первый день своего рождения Светлейший князь отпраздновал пышно, с развлечениями, кои могло придумать токмо его редкостное воображение. После всех увеселений, однако, ему было особливо приятно получить, от токмо что прибывшего курьера, письмо и подарок от императрицы Екатерины Алексеевны. Она писала:
«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Письмы твои от 10 и 11 сентября я получила. Короля Шведского, надеюсь, нетрудно будет уловить, и мы будем жить дружно, ибо у него нет гроша. Полки все будут укомплектованы, и лодки по Двине я строить приказала, но Его Величество Прусский Король уже изволит изъясниться, что нас не атакует, чему нетрудно и поверить, паче же, ежели Бог тебе поможет турок побить, а потом мир заключить. А не побив их, турецкие союзники будут всячески турок от мира удерживать. Графу Ивану Салтыкову поручила команду над Двинской армией, а под ним Игельстрем и Князь Юрий Долгорукой. Хорошо, что поляки глаза открывают. Когда Бог даст, зделаешь мир, тогда реконфедерацию составим, а прежде того она не нужна, да и в тягости быть может, понеже ее подкрепить должно будет деньгами и людьми.
Плюнь на пруссаков, мы им пакость их отмстим авось-либо. Извини, мой друг, что я дурно и коротко пишу: я не очень здорова, кашель у меня, и грудь и спина очень болят. Я два дни лежала на постеле, думала перевести все сие, держась в испарине, а теперь слаба и неловко писать. Твой корнет за мною ходит и такое попечение имеет, что довольно не могу ему спасиба сказать. Прости, друг мой, поздравляю тебя с имянинами и посылаю тебе перстень. Меня уверяют, что камень редкий.