Екатеринбург, восемнадцатый
Шрифт:
Туповатые парни, то есть милиционеры, оказались не столь уж туповатыми. Сильным порывом они оказались в тарантасе, в порыве замяв комиссара.
— Два! — прокричал я.
— Ты это, ты того! — закричали парни, то есть милиционеры, круто выворачивая тарантас.
— А я! — взвыл и кинулся в тарантас дрянь-человечишко.
— Зарублю сволочь! — крикнул ему вдогонку сотник Томлин.
Парни взяли лошадь в галоп. Тарантас еще полностью не выворотился и через несколько лошадиных скачков завалился, увлекая за собой
— Едрическая сила! Хоть бы лошадь пожалели! Крестьяне и есть крестьяне! — заругался сотник Томлин.
Побитые так называемые крестьяне кое-как выправили тарантас и лошадь, собрались было уехать, но от них к нам пошел, сильно припадая на ушибленную ногу, комиссар. Не доходя сажен двадцати, остановился.
— Вы ответите по всему революционному закону! Вы что думаете, что это вам сойдет с рук? Мы вернемся и выкорчуем все ваше гнездовье! Отпустите начальника милиции! — с прибалтийским выговором закричал он.
— При твоих сатрапах мы и тебя не отпустим! — засмеялся сотник Томлин.
Я снова велел им убраться.
— Ваш начальник побудет у нас! Сами понимаете для чего! — сказал я.
— Мы перекроем все дороги. Вам не уйти от ответственности! Лучше сдайтесь! — сказал комиссар.
— Скажи ему, чтобы убирался подобру-поздорову! — ткнул я стволом пистолета начальника милиции.
— Айдате, айдате, товарищ! Ведь убьют меня! Айдате поезжайте! — замахал начальник милиции комиссару убраться.
— Товарищ! Мы вынуждены уехать. Но мы вас освободим! — сказал комиссар.
— Фамилии нет толку запомнить. А освобождать собрался! — едва не в слезах сказал начальник милиции.
— Держитесь, товарищ! Они не посмеют! — напутствовал его комиссар.
— Да уж ты все знаешь. Давай местами-то поменяемся! — крикнул начальник милиции.
— Я вернусь с подмогой. А вы всеми силами сопротивляйтесь. Далеко они не уйдут! Все станции в окрестности мы предупредим! Всю милицию мы поставим на ноги! Держитесь! — пропустил комиссар предложение начальника милиции мимо.
— Шиш с два! — сказал о комиссаре начальник милиции, глядя на меня. — Вы только меня не убивайте! Я вас, куда надо, отведу!
— Задачу усвоил. Молодец! — похвалил я.
Тарантас покатил восвояси.
— Григорий Севастьянович, прости! — сказал я.
— Однова! — скрутил он ус в круассан. — Ладно. Пойдем в избу. Маленько времени у нас есть! Соберем на дорогу. Я с тобой. Тут жизни мне теперь нет!
— Да, может быть, не тронут. Ведь не за что! — сказал я.
— Не тронут, только дырку во лбу сделают! — сказал сотник Томлин.
В избе он велел мне собрать, как он выразился, кошт, сам же пошел в чулан и вернулся оттуда со свертком, до боли похожим на тот ковровый сверток, какой я получил в тот же день расставания с Натальей Александровной в батумской гостинице и в котором оказалась моя шашка, сбереженная сотником Томлиным.
— Вот это-то мы
Дождь перестал, и, когда мы вышли, уже пригрело солнышко. Через огород мы вышли к близкому лесу. Сотник Томлин оглянулся на избу.
— Опять пустой куковать, христовенькой! — сказал.
В лесу мы свернули в сторону от станции, посчитав, что так обманем погоню, опушкой шли версты четыре и потом присели отдохнуть.
— Вы меня пристрелите? — спросил начальник милиции.
— А чего полез? Не мог по-человечески спросить? Власть полюбилась? — спросил сотник Томлин.
— Власть, на такую власть накласть! — зарыдал начальник милиции. — Не убивайте! Что я, по своей воле, что ли! Комиссар револьвером под носом машет: на носу революционный праздник, а у нас ни одного под контрибуцию не подведено. Гонит сход собирать. А крайний всегда начальник милиции. Мне волком: давай! А кого давай! Я давай, а потом меня мужики вилами в брюхо! Комиссар меня самого грозит в город за пособие контре забрать. А тут этот вихлястый: «Есть контра!..»
— Ну и что? Тебе вилами в брюхо, значит, больно. А нашему брюху, значит, нет ни что! — сказал сотник Томлин.
— Не сам я! — продолжал рыдать начальник милиции. — Черт принес этого комиссара. Без него бы я этому вертлявому напинал — да и все. А этот сразу: «Есть? Кто такой? — И на меня: — А ты что, саботаж мне устраивать?..» — и про какой-то поезд сегодня через станцию, какого-то особого назначения, какой-то Хрюкин проследует, стал мне талдычить и пулей в лоб грозить.
— Какой поезд, какого Хрюкина? — спросил я.
— А черт у них разберет. То, значит, им сход давай и под контрибуцию кого подводи. То опять, значит, поезд особого назначения! А мне кого? У меня три класса грамоты! — утер рукавом нос начальник милиции.
— Какого же полез в милицию? — снова спросил сотник Томлин.
— Еще раз! Какой поезд особого назначения? Какой Хрюкин? — спросил я.
— Так разве скажут! Хрюкина или Хохрюкина, — дернул всем туловом начальник милиции.
— Хохрякова? — спросил я.
— Во, Хохрякова! Он, значит, проедет, а я будто против! Меня под пулю, кричит! — затряс головой начальник милиции.
— Когда проедет? — спросил я.
— Сказал, проедет, и все. Мне никто — ни словом, ни духом! — учуяв что-то для себя не совсем ладное, заискивающе взглянул мне в глаза начальник милиции.
Я отвел сотника Томлина в сторону.
— Григорий Севастьянович, поезд особого назначения, Паша Хохряков — все это связано с государем. Поверь мне. Он или его везет, или тело его! — сказал я.
— И что? — спросил сотник Томлин.
— Прости. Но я думаю пробиваться обратно в Екатеринбург! — сказал я.