Экипаж

Митта Александр Наумович

Усеянные датчиками, сидели они в белых строгих кабинетах, среди приборов и циферблатов… Стояли на рентгене, лежали на электрокардиограмме. Крутили педали велосипеда, поднятого над полом, — это проверялась работа сердца под нагрузкой…

Вечерами смотрели телевизор… Играли в домино, в шахматы, читали… А утром опять разбредались по кабинетам.

…И вот пришел последний день. Андрей Васильевич стоял в кабинете главврача и спрашивал с улыбкой:

— Ну как, товарищ профессор, не пора еще подковы сдирать?

— То

есть? — не понял профессор.

— А это когда коняга старый отработает свое, пора на живодерку, так с него подковы сдирают, чтобы не пропадало добро.

— А-а… Нет, до этого еще не дошло… Летайте.

— А велосипед?

— Велосипед вы крутили так себе. Хуже, чем в прошлый раз.

— Так я ж не велосипедист, — улыбнулся Тимченко. — Я летчик.

Он вышел в коридор и увидел своего второго пилота — расстроенного и бледного. С лица Андрея Васильевича сползла улыбка.

— Что такое?

— Списали… Отлетался… Андрей Васильевич, что же это получается? Я ж тебя моложе на восемь лет!

Бессознательный эгоизм этих слов не обидел Тимченко. Он прекрасно понимал, что творится сейчас в душе второго.

— Миша, ну что тебе сказать? Это как у Пушкина: «Сегодня ты, а завтра я». — Он говорил, а сам чувствовал, как неубедительно звучат его утешения. — И потом, на земле тоже работа. Все равно ты в авиации. Найдут тебе должность, и вообще… А, вались оно все! Пойдем выпьем.

Снова «Ту-154» летел в Африку. В кабине шел спокойный веселый разговор.

— Мой Вовка, — рассказывал штурман, — в сочинении написал: «Бывали в моей жизни невзгоды, но бывали и взгоды…»

— Как-как? — не понял Тимченко.

— Взгоды, — повторил штурман. А Игорь Скворцов похвалил:

— Логично! Раз есть невзгоды, должны быть и взгоды. Словотворец… Сколько ему поставили?

— Трояк.

Второй пилот — он был новенький и в обсуждении Вовкиных дел участия не принимал — спросил у командира:

— Андрей Васильевич, а кому вы самовар везете?

— У нас там кореш появился, — объяснил штурман. — Не какой-нибудь, а министр авиации.

— Хороший мужик, — кивнул Тимченко. А штурман с преувеличенным сожалением посмотрел на Игоря.

— Да… Наверно, встречать придет, а Тамары-то и нет.

…Самолет, скользя по невидимому склону, приближался кпосадочной полосе… Пилот приподнял нос машины, выдержал ее над полосой — и вот колеса мягко, неслышно соединились с землей. Только дым от сгоревшей резины улетел назад, и громадная машина покатила, успокаиваясь, по своей бетонной дороге.

…Когда летчики вышли из кабины, у трапа их ждал представитель Аэрофлота, огорченный и встревоженный.

— Андрей Васильевич, — сказал он. — В стране волнения. Что именно происходит, пока непонятно, но очень похоже,

что это начали мятеж правые…

А Тимченко и без его объяснений видел, что аэропорт заняли военные. Перегородив перрон, стояли шеренгой автоматчики, ехал по взлетному полю бронетранспортер с тяжелым зенитным пулеметом, а издалека, из города, доносился знакомый с войны гул — там шла стрельба.

Бронетранспортер стал боком, загородив дорогу готовой к выруливанию бело-красной «Сессне».

Летчики, у ног которых стояла коробка с электрическим самоваром — подарок министру авиации, — смотрели молча, как министра выволокли из кабины «Сессны», как застрелили в упор одного из его телохранителей, как министра потащили, подгоняя прикладами автоматических винтовок, как затолкали в бронетранспортер. Белый костюм молодого африканца был уже в крови, парчовая шапочка слетела.

— Товарищи, в город ни в коем случае, — говорил представитель Аэрофлота. — Аэропорт пока что не закрыт, вылетите обратным рейсом по расписанию…

В креслах с высокими спинками сидели две женщины, народные заседательницы, а между ними мужчина — судья.

— Слушается дело по иску Ненарокова Валентина Георгиевича к Ненароковой Алевтине Федоровне об отобрании ребенка… Секретарь, доложите явку в судебное заседание…

— Истец явился, ответчица явилась, — торопливо ответила девушка-секретарь. — Свидетель Мишакова явилась, представитель роно явился…

Истец Ненароков и ответчица Аля сидели неловко и напряженно поодаль друг от друга. Одета она была небрежно, выглядела плохо — с покрасневшими, злыми глазами и решительно сжатым ртом, — но все равно Ненарокову она казалась такой красивой, такой желанной!

На коленях Аля держала Алика, крепко прижимая его к себе, как бы показывала этим, что никому его не отдаст.

— А ребенок зачем? — неодобрительно сказал судья. — Нечего ему тут делать. Ребенка уберите.

…В коридоре свидетельница Мишакова — Алина мать — кормила Алика бутербродами с колбасой и тихонько плакала от стыда.

…А в зале судья спрашивал:

— Ответчица, вы имеете отводы?

— Имею, — запальчиво сказала Аля. — У меня отвод его адвокату. Я без адвоката, и пускай он без адвоката!

— Ответчица, — терпеливо объяснил судья. — Закон не предусматривает права отвода адвоката противной стороны… Вы тоже имеете возможность пригласить адвоката…

— Зачем это? Обойдусь и так… Я мать, и никто не может отнять у меня ребенка! — Аля с вызовом поглядела на молодого, но уже лысого ненароковского адвоката.

Судья пропустил это мимо ушей и спросил как полагается:

— Какие ходатайства к суду есть у сторон?

— Прошу оставить мне ребенка! — опять выскочила Аля. — Мой бывший муж не может его воспитать. Он…