Экспансия - 3
Шрифт:
– Мой номер двадцать семь тысяч пятьсот два, - прокричал в отчаянии Ганс.– Я лейтенант вермахта, служил у Гелена, в подразделении сорок дробь тридцать три! После разгрома меня привлекли снова... Мне поручили смотреть за тобой, дядя ничего не знает... Мне поручено смотреть за твоими связями. Если ты решишь уехать, я должен сообщить, поэтому я сдружился с начальником железнодорожной станции... Мой руководитель Рикардо Баум... Тебя должны свести с бывшим сенатором Оссорио, он был членом комиссии по антиаргентинской деятельности! Когда он приедет
– Извинись.
– Что?!
– Извинись, сопляк.
– Ну, прости, прости, прости! Прости же!– Ганс повалился на колени, плечи его затряслись.– Я хочу жить! Я так молод! Прости меня, Брунн!
– Кто тебя привлек к работе после краха?
– Лорх.
– Что он тебе сказал обо мне?
– Он сказал, что... Нет, а вот это, - Ганс вскинул голову, - и это самое главное, я скажу внизу!
– Ты скажешь все сейчас.
– Нет.
Штирлиц развернулся на месте и начал скользить вниз; еще мгновение, и он бы скрылся в снежной пелене; Ганс закричал пронзительно, по-заячьи:
– Он сказал, что ты из гестапо! Ты продался янки! А я ненавижу нацистов! Я их ненавижу, понял?! Я патриот Германии, я служил рейху, а не фюреру!
– Какой у тебя пароль для связи?
– С кем?
– С шефами из Мюнхена.
– <Лореляй, прекрасная песня>.
– Отзыв?
– <Наша поэзия вечна, в ней дух нации>.
– Как ты вызываешь Рикардо Баума на связь?
– Он меня вызывает...
– А если тебе срочно потребуется связь? Тревога, я даю дёру, тогда как?
– Звонок по телефону, фраза: <Дяде плохо, помогите>, через час он будет на железнодорожной станции.
– Иди ко мне, - сказал Штирлиц.– Иди скорей, Ганс. Теперь нам с тобой обязательно надо спуститься. Я же тебе тоже обещал кое-что рассказать, я расскажу; не пожалеешь, что повел себя разумно... Поэтому смотри в оба, если я не замечу камней: увидишь ты - только не ори на ухо, я не переношу, когда кричат, предупреждай тихо...
Через двадцать минут они вошли в хижину Эронимо; брови их покрылись льдом, лица были буро-сиреневыми; на кончике носа Ганса висела сосулька.
– Ну и ну, - сказал Эронимо, - спускаться в такую пургу - смерть. Вы с ума сошли, кабальерос?
– Немножко, - ответил Штирлиц и обернулся к Гансу.– Вытри нос, атлет, смешно смотреть...
Ганс привалился к стене, закрыл глаза и шепнул:
– Эронимо, у вас есть спирт?
– Конечно, - тот открыл дверцу деревянного, скрипучего шкафа и быстро налил в тяжелые глиняные чашки Штирлицу и Гансу.– Грейтесь, кабальерос!
– Разбавьте мне водой, - попросил Ганс.– Я не умею пить чистый спирт.
– Смотри на меня, - предложил Штирлиц.– Задержи дыхание. Видишь? Вот так. Открой рот, - он опрокинул в себя легкую влагу, - выдохни, - он даже чуть присвистнул, - и только потом осторожно вдыхай воздух... Валяй, точно повторяй меня, все будет
Ганс выпил, закашлялся, упал на колени, потом и вовсе повалился на пол; Эронимо опустился рядом с ним, подложил под голову ладонь; парня трясло, на губах появилась кровавая пена.
– Не кончился бы, - сказал Эронимо, - он глаза закатывает.
– А ты побей его по щекам, - посоветовал Штирлиц и, присев на деревянную лавку, придвинутую к столу, на котором стояла сковородка с жареным мясом, начал снимать свои черно-белые тяжелые ботинки. Оклемается.
Ганса вырвало, он замычал, вытер лицо, сел и хрипло попросил воды.
– Встань, - сказал Штирлиц.– Поднимись, умойся и садись к столу. На тебя противно смотреть.
После того, как Ганс вымылся, сел к столу, съел мяса, выпил еще полстакана спирта, но теперь уже разведенного, его сморило; Эронимо поднял его, отвел к своей тахте, сделанной из досок сосны, положил на козьи шкуры и укрыл двумя пончо, купленными в Андах, чилийские индейцы умеют их делать так, как никто в Латинской Америке.
Когда Ганс уснул, Штирлиц поднялся, хрустко размялся и спросил:
– Ты можешь спустить меня вниз, Эронимо?
– Рискованно, кресла здорово раскачивает...
– Но еще рискованнее спускаться по склону, особенно после спирта... Выручи, брат... Мне очень нужно быть внизу... А Ганса подержи у себя до утра, он мне понадобится только утром. И - не раньше. Если же и утром будет пурга - держи его здесь, пока не утихнет ветер, скажи, что движок не работает, да и вообще рискованно включать, трос может обледенеть, кресло, неровен час, соскочит. Ясно?
Просьбы Штирлица здесь выполняли: он умел быть полезным людям, месяц назад помог Эронимо составить прошение в суд по поводу перевода на его имя надела земли, оставшегося бесхозным после смерти двоюродного дяди на восточной стороне озера; просьба была составлена квалифицированно, адвокат за такое взял бы не менее двухсот ш т у к, а поди их заработай, месяц надо п а х а т ь, чтобы получить такую сумму; за ум - к глупому адвокату кто идет?!– положено хорошо платить, это тебе не лопатой махать, а думать, мозг сушить.
Просьбу Эронимо удовлетворили; он предложил Штирлицу деньги, тот, посмеявшись, отказался: <Угости обедом, этого будет достаточно>.
До этого он вылечил Манолетте; старика скрутил радикулит, не мог двинуться; племянник лежал с инфлюэнцей, конец бизнесу, хоть закрывай бар, а самый сезон, турист ш е л густо, надо ловить момент, не перевернешься чем платить налоги?! Что положишь на свой счет? Что пустишь на расширение д е л а?!
Штирлиц сначала п о г р е л Манолетте ладонями, - он верил в животный магнетизм: если передавать свою энергию, которая есть тепло, другому человеку, он ощутит легкое жжение в том месте, где болит, наступит блаженная расслабленность; в это время надо сделать к р у т о й массаж, нащупать болевые точки, размять их, укутать человека в шерсть, дать немножко грога и заставить уснуть.