Экспансия - 3

Семенов Юлиан

Он пожалел, что так и не научился толком курить, машинально похлопал себя по карманам, потом жалостливо взмолился: всевышний, дай мне сил, чтобы пережить тот ужас, который навлек на меня тиран! Спаси меня, я же был м а л е н ь к и м винтиком в его машине ужаса, что я мог?!

– Что вы ищите?
– спросил Эллэн.
– Очки?

– Нет, нет, благодарю, это чисто машинальный жест.

Эллэн знал обо всех м а ш и н а л ь н ы х жестах арестованных генералов, этим занимались тюремные психиатры, наблюдавшие каждого заключенного в течение вот уже года; растерян, понял Эллэн, еще бы, на его месте я бы тоже растерялся.

<С

л е д о в а т е л ь г е с т а п о.
– Г-н Хойзингер, вы признаете, что в течение ряда лет были в оппозиции фюреру?

Х о й з и н г е р.
– Ни в коем случае. Я, правда, не одобрял все его военные решения... В то же время я всегда считал необходимым стоять на страже интересов наших героических фронтовиков.

С л е д о в а т е л ь.
– С какого же времени вы стали придерживаться таких взглядов?

Х о й з и н г е р.
– Каких именно?

С л е д о в а т е л ь.
– Вольных, сказал бы я.

Х о й з и н г е р.
– Я бы назвал их честными. Я всегда был верен фюреру, но после Сталинграда были необходимы коррективы...

С л е д о в а т е л ь.
– И несмотря на то, что коррективы не были внесены, вы служили фюреру?

Х о й з и н г е р.
– Я никогда не делал тайны из моего убеждения - по крайней мере, насколько это было уместно в рамках кодекса офицерской чести, - о необходимости некоторых изменений в стратегии и тактике нашего сражения против большевиков и англо-американцев.

С л е д о в а т е л ь.
– Но вы требовали устранения фюрера силой?

Х о й з и н г е р.
– Такие слова ко мне неприменимы. Я просто считал, что фюреру следует переместить Кейтеля как человека бесхребетного.

С л е д о в а т е л ь.
– Вы когда-нибудь требовали насильственного устранения фюрера?

Х о й з и н г е р.
– Спросите об этом арестованных. Если они сохранили хоть гран благородства, они подтвердят, что я никогда не говорил о <насилии>. Опросите тех сподвижников фюрера, кто был вместе со мною в штаб-квартире, когда нас взрывали, опросите их... Они вам скажут, что я, раненый, бросился помогать фюреру... Именно в тот момент я крикнул: <Какой позор и гнусность, удар в спину, и это армия!>

С л е д о в а т е л ь.
– Мы опросили всех, кого считали нужным. Мы выяснили, что многие из окружающих фюрера на словах возносили его, а в душе таили ненависть!

Х о й з и н г е р.
– Ко мне это неприменимо, для меня пути назад не существует, я несу ответственность за все приказы по армии, в том числе и за операцию <Мрак и туман>.

С л е д о в а т е л ь.
– Предательство алогично, генерал.

Х о й з и н г е р.
– В таком случае передайте мое дело на суд офицерской чести. Я готов смело смотреть в глаза председателя суда чести генерала Гудериана, мы оба солдаты фюрера!

С л е д о в а т е л ь.
– Вы готовы дать развернутую справку о ваших коллегах, замешанных в заговоре? Об их концепции сепаратного мира?

Х о й з и н г е р.
– Это мой солдатский долг, однако мне не были известны их планы о сепаратном мире. Я знал, когда и кто из генералов высказывал критические замечания по поводу определенных решений фюрера, но делалось это - как и мною - в интересах исправления частных неудач...

С л е д о в а т е л ь.
– Мы еще продолжим наше собеседование>...

Хойзингер прочитал текст дважды, заметил, что Эллэн дал ему только одну папку, вторую отложил в сторону; такой же орел со

свастикой, тот же гриф <Совершенно секретно>, тот же коричневый цвет...

– Я ознакомился с выдержкой, - сказал Хойзингер, удивившись своему голосу: он внезапно сел, сделавшись каким-то значимым, басистым.
– Я готов ответить на ваши вопросы.

– Прекрасно. Вы показали нам под присягой, что были арестованы Гиммлером и находились в подвале гестапо. Однако у нас есть сведения, что вы встречались с сотрудником гестапо в офицерском госпитале. Вы по-прежнему настаиваете на этом своем показании?

– Да.

– Какой смысл столь откровенно искажать правду?

– Доказывайте мою неправоту, господин следователь Эллэн, я сказал свое слово.

– Она доказала, Хойзингер. Вопрос в другом: обнародовать эту объективную правду или скрыть?

– От кого вы намерены ее скрывать?

– От русских союзников. Не играйте, Хойзингер, я отношусь к вам без ненависти... Вы обнаружили хоть какую-то уязвимость того протокола, который я вам передал для ознакомления?

– Это фальшивка, сфабрикованная гестапо.

– Что же там сфабриковано?

– Упоминание об операции <Мрак и туман>: я никогда не отдавал приказов на уничтожение евреев. У меня даже был школьный друг - еврей...

– В каком лагере его сожгли?
– Эллэн усмехнулся.
– Или вы спасли его от гибели? Советую впредь не оперировать фразами вроде этой... Геринг в Нюрнберге клялся, что у него были приятели иудейского вероисповедания. Это, однако, вызывало презрительный смех присутствующих... Могу вам подсказать линию поведения в этом горестном вопросе... Упирайте на то, что вы, как военный стратег, знали, что государственный антисемитизм по отношению к арабам и евреям - и те, и другие семиты - привел к краху такое великое государство, каким была Испания, низведя ее до уровня третьесортной страны на задворках Европы, настаивайте, что русская империя во многом пала из-за своей неразумной национальной политики, большевики, встав на защиту притесняемых, свергли трехсотлетнюю монархию...

– Большевики свергли монархию, потому что та изжила себя, став поперек объективного хода исторического развития.

Эллэн кивнул:

– Согласен. Но вы жмите на свое, это - в вашу пользу.

– Простите, а вы сами-то... кто?

– Католик, - ответил Эллэн.
– В отличие от паршивого рейха, в демократических странах средневековый вопрос чистоты крови изжит... Если я принял католичество - я католик. И все тут. Точка... Настаивайте на том, что вы верите в закон аналогов, вы боялись повторения былых катастроф, поэтому не могли быть автором бесчеловечных антиславянских и антисемитских приказов... Впрочем, вы вправе не верить мне, Хойзингер... Я же не верю ни одному вашему слову... К сожалению, вы нужны нам, только поэтому я собеседую с вами, а не присутствую на мрачной церемонии вашего повешения... Я вам не верю ни на йоту, особенно после ознакомления вот с этим документом, - и Эллэн подвинул генералу текст расшифрованной записи беседы Гитлера с Хойзингером в сентябре сорок четвертого года, после того, как все герои заговора были повешены на рояльных струнах, причем вешали их не сразу, а подцепляли под ребра крюком, который используют на мясобойнях, и бросали на помост, причем делали это на глазах у других арестованных, в свете юпитеров, ибо Гитлер приказал снять казнь на пленку - от первой до последней минуты...