Экспансия - 3

Семенов Юлиан

Профессор долго расхаживал по кабинету, курил одну сигарету за другой, потом достал из рефрижератора бутылку вина, разлил красную <мендосу> по стаканам, фужеров не держал: <Это только психиатры, наука для богатых неврастеников, которые не знают, сколько стоит фунт хлеба>, выпил, остановился над Штирлицем, который сидел молча, сложив на груди руки, - лицо казалось сонным; так с ним бывало всегда в моменты самых рискованных решений.

– Ну и что вы намерены предложить?
– спросил де Лижжо.

– Поступок, профессор.

– А именно?

– Вы должны позволить мне позвонить от вас Росарио. Я назовусь рентгенологом. Скажу, что для правильного протезирования

нужен повторный осмотр. И вызову его по тому адресу, который известен одному мне.

– Звоните, я-то здесь при чем?

– Притом, что он наверняка не поверит мне. И скажет, что должен перезвонить вам, надо посоветоваться с профессором. А я отвечу ему, что звонить не надо, профессор рядом, передаю трубку... И вы возьмете трубку... И подтвердите, что приезд желателен... Сейчас же... Это все, о чем я вас прошу.

– Зачем вам все это?

– Затем, что я должен поговорить с Росарио лицом к лицу. Он убил женщину, которую я любил. Она ни в чем не виновата... Разве что в том, что любила меня... А потом Росарио должен назвать мне те его центры, которые здесь организовывают транспортировку нацистов из Европы в глубь континента.

– А потом?

– А потом я его убью.

– В таком случае, я не имею права лгать ему. Я врач, сеньор... Я не знаю вашего имени...

– <Во многие знания многие печали>... У меня много имен... <Сеньор> вполне достаточно... Больше я никогда не появлюсь у вас, профессор... Или вы хотите, чтобы я пообещал вам: Росарио останется жить?

Профессор снова заходил по своему кабинету, выпил еще один стакан <мендосы>, сел рядом со Штирлицем:

– Кто вы?

– Что вас интересует? Национальность? Имя? Партийная принадлежность? Семейное положение?

– Все.

– Вы убеждены, что я должен отвечать?
– Штирлиц поправился: - Я сказал неточно: <полагаете, что мой ответ нужен вам?> Зачем? Я могу сказать только, что во время войны в Испании нелегально работал в тылу франкистов... Та женщина, которую... зверски, нечеловечески, по-животному убил Росарио... была моим другом... Мы жили... Я жил у нее в Бургосе... Я делал все, что мог, в трагичном тридцать седьмом, чтобы помочь... республиканцам... Не моя вина, что победил Франко... Я честен перед своей совестью... Хотя нет, не так... Если бы мы смогли помочь процессу... Если бы за один дружеский стол собрались все республиканцы - коммунисты, анархисты, поумовцы, если бы не было драки между своими, - Франко бы не прошел... Так что я не снимаю с себя вины за случившееся... Каждый может больше того, что делает...

– Вы говорите, как чистый идеалист... И - в то же время - хотите убить больного человека.

– Убеждены, что он человек?

– Так же, как и вы, - во плоти... Обычный человек... Как вы докажете мне, что он франкист?

– О, это не трудно... Он заговорит сразу же, как только мы останемся с ним один на один и он поймет, что его никто не услышит... Он начнет торг... Когда пистолет упирается им в лоб, они все разваливаются. Они, видите ли, очень любят жизнь... Потому что слишком часто видели, как ужасно умирают их жертвы...

– Вы предлагаете мне присутствовать при вашем собеседовании?

– Я готов пригласить вас, когда оно закончится...

– Обещаете оставить его в живых?
– настойчиво повторил де Лижжо.

– А вы бы оставили в живых человека, который убил вашего брата?

Де Лижжо снова хрустнул пальцами; какие-то они у него квадратные и маленькие, подумал Штирлиц, у всех врачей особые руки, в них угадывается прозрачность, а этому бы поваром работать, разделывать мясо; не цепляйся к мелочи, сказал он себе,

нельзя в ы в о д и т ь человека по тому, какие у него пальцы; глаза - да, манера говорить и - особенно - есть - да, человек открывает себя, когда ест; впрочем, злодейство или подлость не выявляются в том, как он грызет кость, скорее - жадность, леность, застенчивость, но не подлость; пожалуй, слово, манера произносить его выявляют подлеца; а еще явственнее понимаешь это, когда наблюдаешь спор мерзавца с другими людьми, характер нигде так не выявляется, как в споре; жестокий и подлый человек страшен, особенно если растет; взобравшись на вершину пирамиды, он может взорвать ее, не думая, что и сам погибнет под ее обломками.

– Чем вы докажете мне, что Росарио - франкист?
– наконец спросил де Лижжо.

– Я же сказал: тем, что я ознакомлю с его показаниями.

– Я знаю, как стряпают признания. Я не верю этому. Если он убил вашу любимую, передайте его правосудию...

– Вы это серьезно?
– Штирлиц увидел рядом ящерку, зелененькую, она была очень близко, он ощутил ее тепло.

– Да, вы правы, - де Лижжо снова заходил по кабинету.
– Здесь его в обиду не дадут... Хорошо, - он устало опустился на стул.
– Звоните... У меня голова идет кругом... Зачем вы пришли ко мне? Зачем?!

– Чтобы вам не было стыдно самого себя...

– Но я же врач!

– Между прочим, два американских врача присутствовали при казни палачей в Нюрнберге... Они спокойно наблюдали, как Риббентроп падал на колени и целовал сапоги солдат, которые вели его в комнату, где была виселица... Они не ударились в истерику, когда Розенберг впал в прострацию, когда рыдал гауляйтер Франк... Даже виски потом не пили... Наоборот, испытали чувство освобождающего облегчения... Судя по всему, Клаудиа сначала ударила его пером в глаз, а потом, чтобы избежать чего-то самого ужасного, что не в силах перенести женщина, ослепила себя... Я как-то рассказал ей о судьбе моего очень близкого друга... Он попал в беду... Или смерть - или муки, которых не вынести нормальному человеку, потом, когда тебя сломают, ты станешь предателем, ты предашь и себя, и друзей... А ведь это невыносимо, лучше уж решить все разом... Со слепой они не станут р а б о т а т ь - нет смысла, время будет упущено... Слепую надо убить, причем поскорее, чтобы никто не слышал криков женщины... Слепой женщины... Она помнила все, что я рассказывал ей, профессор... Это страшно, что я вам говорю, но ведь у меня сердце постоянно рвет болью, мне некому открыть себя, некому, понимаете?!

– Звоните, - сказал де Лижжо.
– Знаете номер?

Штирлиц кивнул, набрал номер Росарио, представился доктором Антонио Пла Фонтом; попросили обождать; Росарио проворковал в трубку:

– Добрый вечер, сеньор Пла Фонт, здесь Росарио, слушаю вас.

– Добрый вечер, сеньор Росарио, я просмотрел еще раз ваши рентгеновские снимки, боюсь, вам придется подъехать ко мне, через полчаса я вас жду, завтра я начинаю работу с протезом, доля миллиметра решает все, я хочу посмотреть вас, не откладывая.

– Да, но сейчас достаточно поздно... И потом я должен посоветоваться с профессором де Лижжо... Оставьте ваш телефон, я перезвоню.

– Профессор рядом... Мы вместе мудрим над вашим глазом... Он не должен отличаться от живого...

Штирлиц протянул трубку де Лижжо; тот заметно побледнел, сделал шаг назад, губы сжались в узкую, несколько истеричную щель - вот-вот закричит. Штирлиц тряхнул трубкой: <Ну же, профессор!> Тот взял ее трясущейся рукой:

– Добрый вечер, Росарио... Если вы не очень устали, подъезжайте... Пла Фонт продиктует вам адрес...