Эксперимент «Идеальный человек»
Шрифт:
Федор Иванович саркастически фыркнул и исчез в дверях.
Едва захлопнулась дверь за Курдюковым, как из дверей спальни пошатывающейся походкой вышел Олег Борисович. Лицо его было осунувшимся, белым, под глазами образовались синие мешки.
– Спать, – прохрипел он. – Постелите где-нибудь. И кусок мяса. И стакан чая.
Пока Нуклиев вяло, о чем-то задумавшись, жевал мясо, пил чай, появился Геннадий Онуфриевич. Красин, наоборот, был весел и бодр.
– Ловко я отбился от этого жучка, – довольно потер он руки. – Ишь чего захотел! Клинописью младенцу мозги
– Ага, – вяло ответил Нуклиев, жуя буженину.
– Нам бы лишь первые результаты получить. Правда, Олег Борисович?
– Ага…
– Кстати, куда ты его спрятал? – спросила сына Варвара Игнатьевна.
– Ха-ха! Никогда не догадаешься, – хохотнул Геннадий Онуфриевич. – В платяной шкаф.
Старики побледнели. В платяном шкафу с вечера сидела Ирочка.
– Не задохнулся, надеюсь? – обратился Геннадии Онуфриевич к коллеге.
– Нет, – пробормотал Олег Борисович, не отрывая глаз от тарелки.
– Только возился ты там здорово. Я боялся, как бы этот тип тебя не засек.
– Трудно было стоять… Ноги затекли…
– Сел бы.
– Садился…
– Вообще-то, конечно, трудно торчать в платяном шкафу. Как в классическом анекдоте. Ха-ха-ха! Моей жены только не хватало. Если бы он тебя увидел – вылетел бы ты с кафедры, как пробка. Но ты молодец, продержался.
– Ага…
– Кстати, где Ирочка? – Красин был очень оживлен, очевидно, доволен итогами разговора с бывшим начальством.
– В ванной. (Крестьянская смекалка. Варвара Игнатьевна пустила в ванной воду.) Ты бы покушал, сынок.
– Пожалуй, – согласился Геннадий Онуфриевич, уловив носом запах буженины. – Только не ходите в спальню. Смит только что заснул.
– Пусть себе спит, – сказала торопливо Варвара Игнатьевна.
Ученые налегли на буженину, а Варвара Игнагьевна кинулась в спальню, открыла шкаф.
– Выходи. Свободно, – шепнула она.
Ирочка вышла, пошатываясь, бледная, в мятом халате, с растрепанной прической.
– Боже мой! Какой ужас! Чтобы я еще раз согласилась…
– Он к тебе приставал? – тревожно опросила Варвара Игнатьевна.
– Ну что вы… Когда он залез в шкаф и наткнулся на меня, то потерял сознание. Я так испугалась… думала, что он умер… Привалился к стенке, хрипит, потом рухнул на дно. Хорошо, у меня валидол в кармане был…
– А потом что?
– Ничего… Я его уложила на свою постель, а сама все время простояла в углу на коленях. Щупала пульс… Он хороший человек, между прочим… Мы много разговаривали с ним…
– Как же вы могли разговаривать?
– На ухо друг другу.
– Пошли ко мне в комнату, – шепнула Варвара Игнатьевна. – Здесь опасно.
По пути Варвара Игнатьевна выключила воду в ванной.
– Я его, признаться, раньше ненавидела, – сказала Ирочка, почти упав в кресло. – Он мне казался самовлюбленным фанатиком. А на самом деле… он несчастный человек… Сам себе стирает носки… Носки ведь в стирку сдавать стыдно, вот он и стирает… Представляете – заведующий кафедрой стирает носки!
ГЛАВА
в которой рассказывается об опасности, таящейся в пыльце голландских тюльпанов
Незаметно пришла весна. Голуби от окон и балконов перебрались на площади и в скверы. От потеплевшего солнца дымились и страстно постанывали водосточные трубы. Дворники ожесточенно кололи укрепленный за зиму поваренной солью лед, обнажая куски чистого, такого долгожданного асфальта, а какие-то люди в длинных синих халатах разоряли шестами на бульварах гнезда глупых грачей, чтобы те не пачкали гуляющих горожан и не раздражали их весенним птичьим бредом. Даже милиционеры и те стали какие-то другие – не так придирались к бедным владельцам «Жигулей», сидевших за рулем с остекленевшими глазами, а если и придирались, то брали под козырек.
Жизнь в семье Красиных текла более или менее спокойно. Эксперимент продолжался, но пока без заметных успехов. Контропыт тоже ничего определенного не давал. Во всяком случае, ни та, ни другая сторона не добилась пока от Шурика-Смита какого-нибудь вразумительного слова, да и было, конечно, еще рано ждать от младенца разговорной речи.
Из института Геннадия Онуфриевича отчислили. Жили в основном на сбережения да на неожиданный приработок Онуфрия Степановича. Дело в том, что старик от нечего делать и чтобы не потерять квалификацию, время от времени ездил в лес, резал заготовки и гнул конские дуги. Дуги загромождали прихожую, балкон, и Варвара Игнатьевна периодически заставляла Онуфрия Степановича выбрасывать их на помойку.
Однажды, когда старик плелся на помойку с тремя дугами на шее, его остановил человек в джинсовом костюме, интеллигентных очках и с энергичным лицом.
– Почем берешь? – спросил он.
– За что? – не понял Онуфрий Степанович.
– Не придуривайся, – поморщился очкарик.
– По десятке, – пошутил старик.
– Четвертную за все. Идет?
– Идет, – пробормотал потрясенный Онуфрий Степанович.
Интеллигент расплатился, надел дуги на шею и быстро ушел.
Этот случай поразил старика. Неужели кому-то нужны его дуги? Онуфрий Степанович несколько раз поджидал того покупателя возле помойки, но очкарик больше не появился. Тогда старик для пробы раскрасил пять дуг в яркие краски, привесил колокольчики (самодельные, из жести) и отправился на центральный проспект к магазину «Сувениры». Дуги, не торгуясь, расхватали за десять минут. Покупатели уходили чрезвычайно довольные:
– Какая прелесть…
– Над диваном повесить – очень оригинально.
– А я на даче к воротам прибью.
– У меня родственник в Новой Зеландии…
Одну дугу купил седой длинный иностранец и сунул Онуфрию Степановичу бумажку с незнакомым портретом. Старик машинально положил ее в карман, но потом догадался, что это доллары, хотя никогда в жизни не видел долларов, испугался и, распродав свой товар, сдал бумажку в банк. За нее старику дали четвертную.
С тех пор Онуфрий Степанович расширил дело, и это приносило доход чуть меньше, чем кандидатская степень сына.