Экзамены
Шрифт:
Шагах в пяти от ямы, из которой мы расстреливали наступавших «фрицев» (яму постепенно выкопали женщины с нашей улицы, приходившие сюда за землей для цветочных горшков), высился огромный вяз со срезанной ударом молнии верхушкой. Там, желтея разломом, торчала, будто перекладина семафора, толстая ветка. К ней был привязан конец проволоки. Другой конец с закрепленной на нем дощечкой был заброшен в развилку ближнего ясеня.
Федун взобрался на ясень, оседлал дощечку и с воплем, похожим на крик молодого осла, ринулся с дерева. Пронесся над нашими головами и взлетел выше кустов, за
Мы следили за полетом и завидовали. Катанье на «тарзанке» нам было недоступно. Отчасти из-за большой высоты и обрывающей дух скорости. Отчасти из-за страха быть побитым хозяевами качелей — теми взрослыми парнями, у которых Федун был на побегушках. Размахи делались все короче. Наконец Федун спрыгнул на землю и, забросив сиденье «тарзанки» в развилку ясеня, подошел к нам.
На этот раз он никого не стал обыскивать. Правда, он взял у Мопса (Женька Ганушкин был курнос и вислощек) его автомат и, кривя иронически губы, попробовал отломать барабан — деревянный кругляк, прибитый рядом со спусковым крючком. Барабан не поддался — крепко был прихвачен. Тогда Федун направил автомат в лицо Мопсу и завертел трещотку. Автомат застрочил как настоящий.
— Так я и поверил, что ты сам его сделал! — насмешливо сказал Федун.
— Отец, — угрюмо прогудел Мопс, волнуясь за оружие. Потому что Федуну доверять нельзя. Возьмет да шарахнет автоматом об ствол дерева. Но Федун вернул автомат Мопсу.
— Кино про Заслонова видели? — спросил он у нас. Мы молчали. — Он партизан был, поезда пускал под откос. Положит мину на рельсы — и весь состав летит кувырком! Это вам не самодельные трещотки… Так что будем сейчас в партизаны играть. Кто смелый — за мной!
Пришлось следовать за ним, хотя мы были не прочь продолжать игру по-своему.
— Видали! — Федун показал нам ржавый болт толщиной в два пальца. — Накроем газеткой — никто не догадается. А трамвай с рельсов соскочит — как дважды два!
Мопса он назначил разведчиком.
Спрятавшись за столб, Мопс наблюдал обстановку. Когда появился трамвай, шедший от базара, он возбужденно застонал: «Идет, идет!»
— Чей? — осведомился Федун.
По нашей линии ходили три трамвайных состава. Один водила Валя, другой рябая тетя Зина, третий какая-то древняя старуха, появившаяся на маршруте недавно.
— Рябая! — донес разведчик.
— Пропускаем! — распорядился наш командир.
Следующим оказался Валин голубой трамвай.
Федун отправил меня к Мопсу, вручив болт и обрывок газеты. Я подполз к рельсам по-пластунски. Мопс тоже залег, ждал меня. Мы замаскировали болт газетой — вроде бы ветром принесло. Это Федун ловко придумал — мало ли всякого мусора валялось между рельсами!
Вернувшись, я устроился рядом с Суриком, но он почему-то отодвинулся от меня.
Трамвай катился под горку. Мы ждали. Федун закурил папироску; подумав, он угостил и нас. Мы с Мопсом взяли, а Сурик отказался от папиросы. Он выглядел странно: бледный, глаза горят, губы трясутся.
— Что,
Аварии на нашей линии бывали часто. Шпалы подгнивали, слабели забитые в них костыли — и рельсы расходились. Трамвайные колеса, потеряв опору, скатывались с рельсов и зарывались в землю. И тогда, проклиная невезенье, пассажиры разбредались, а вагоновожатая отправлялась на поиски телефона, чтобы звонить в трампарк.
Тем временем в хвост сошедшему с рельсов пристраивались второй и третий трамвай; вытянувшись длинной цепочкой, затихшие, они ожидали нескорую аварийную помощь. Кондукторы, пользуясь случаем, собирались в одном из вагонов, лузгали подсолнечник и спокойно, обстоятельно обменивались жизненным опытом.
Вся эта канитель неминуемо должна была теперь начаться, потому что Валин трамвай уже отошел от остановки и быстро приближался к спрятанному под газетой ржавому болту. Стук его колес повторяли наши сердца. Трамвай уже появился в поле нашего зрения, до аварии оставались секунды…
Сурик как-то по-лягушачьи выпрыгнул из укрытия, на лету выпрямился и, мелькнув зеленой рубахой, метнулся к рельсам. Мы видели, как он нагнулся и подхватил вместе с газетой болт, мы видели стекло кабины и отшатнувшеся лицо Вали; перепрыгивая через второй рельс, Сурик зацепился за него носком ботинка; Валя уже опустила аварийную решетку, и та волочилась по рельсам впереди колес; но Сурик не упал, он вывернулся и отскочил к краю мостовой, по которой, один за другим, грохотали грузовики.
Трамвай встал, выбежала Валя и кинулась к Сурику, стоявшему с белым от пережитого лицом на обочине дороги. Валя наотмашь ударила его по щеке.
— Хулиган, хулиган, хулиган! — заведенно повторяла она, и слезы сыпались из ее глаз. Вот так, с мокрым лицом, с трясущимися губами вернулась она в кабину, и трамвай, подняв решетку, двинулся дальше. Пассажиры липли к открытым окнам с той стороны, где стоял Сурик: каких только слов не обрушилось на его голову!
Федун чиркнул спичкой, раскурил потухшую папиросу.
— Видали труса! — сказал он нам. — Вот из-за таких и гибли люди на войне! Пред-датель!..
Мы с Мопсом молчали.
— Приведи-ка его, — приказал мне Федун.
Никогда мне не забыть, как отказывались подчиняться ноги, пока я перешагивал через рельсы.
Сурик не смотрел на меня. Смотрел он вслед ушедшему трамваю и гладил ладонью щеку.
— Он зовет, — промямлил я. Сурик все равно на меня не взглянул.
— Плевать я на него хотел, — хрипло сказал он. И пошел через дорогу, по синеватому, как сталь, булыжнику.
Федун остался в посадках.
Я стоял между рельсами и мостовой, впервые в жизни по-настоящему чувствуя растерянность. Я боялся Федьки, но видел, что Сурику он совсем не страшен.
Испытанный способ
Багряная от сурика кровля над ближней к дому половиной сарая напоминала полураскрытую книгу в твердом переплете. Другая половина, крытая замшелым тесом, принадлежала соседям, Серегиным, и прогнулась от ветхости. На скате развалюхи Костька Серегин пристроил оконную раму.