Экзамены
Шрифт:
Когда проехали по деревянному мостику над Брынкой, Иван Михайлович приказал шоферу остановиться и выскочил под дождь. Минут пять его не было. Николай не глушил мотор, на холостых оборотах «газик» нетерпеливо подпрыгивал. Шофер молча курил — Наташе показалось, что у его папиросы и дым едче, чем у той, которую курил Иван Михайлович.
Она вспомнила, как два года назад Иван Михайлович, тогда еще главный агроном колхоза, заходил к ним в дом с просьбой принять постояльцев. Был он краснощек, серьезен; сидел в кухне на табуретке, поставив ноги на перекладину и положив кепку на колени. Он не настаивал, а только просил принять пять девушек-шефов, приехавших из города на заготовку
— Слыхал я, что Гомонкова подбила тебя в город переезжать. Дело, конечно, ваше, вы уже взрослые, коль аттестат зрелости на руках. Только смотри, не пожалела бы потом… Вера — девица бедовая, она и в городе не пропадет. А ты вот — не растеряешься?
Ответила ему не Наташа, а мать. Пожаловавшись на старость и болезни, она сказала, что никак не хочет своей дочке той же доли, какая выпала в жизни ей самой. Тем и закончился разговор… Но в городе Наташе пришлось самой убедиться, как прав был Иван Михайлович. Они с Веркой окончили профтехучилище и были направлены в штамповочный цех. Только недолго проработала там Гомонкова. Она стала Березниковой, выскочила замуж за инженера, и вскоре после того муж пристроил ее лаборанткой в отдел. Наташа радовалась за подругу, свидетельницей была у нее на свадьбе. Но потом, побывав раз-другой у молодых в гостях, почувствовала, что не очень-то они ей рады… Так и распалась дружба: встретятся иной раз с Веркой на заводском дворе, кивнут друг другу и разбегутся.
…Вернувшись в машину, мокрый с ног до головы, как будто нырял в речку, председатель озабоченно сообщил:
— Все прибывает вода. Лишь бы за ночь мост не снесло, утром будем авралить… Ну и весна, черт бы ее повернул!
Наташа решила, что он забыл о ней. Прижавшись лбом к холодному стеклу, высматривала в кромешной темноте огоньки родного села, которые вот-вот должны были показаться.
— У меня половодье, того и гляди, скотный двор в Павлинове поплывет, так нет, бросай все дела и будь любезен на совещание в район! И ведь никому ничего не докажешь!.. — Иван Михайлович обтер лицо носовым платком. Он проговорил это самому себе, будто размышлял вслух. И вдруг, без всякого перехода, добавил: — А к нам, Наташа, пополнение пришло. Женихов прибыло — чуть не целый взвод… Кто из СПТУ, кто после армии. Хорошие есть хлопцы. Ты меня слышишь?
— Ага, — встрепенулась девушка.
— Геннадия Артамонова небось знаешь?
— Знаю. — Ответ Наташи прозвучал настороженно.
— Хороший малый. Горячий, с норовом, но шофер — высший класс! Да… Что-то давненько у нас в колхозе свадеб не играли, правда, Коля?
— Ишь, надулся, — добродушно проворчал председатель. — Тебя бы, гуляку, тоже не мешало оженить!..
Шофер молча передернул плечами.
Высаживая Наташу возле дома, в котором жила ее мать, Иван Михайлович сказал на прощание:
— Ты разговор-то наш не забывай… В городе многое от случая зависит, а здесь у нас все люди
Красному пальто из искусственной кожи (совсем как настоящая!) дивились в прошлый ее приезд, осенью, на Октябрьские праздники. Теперь был черед удивляться емкому портфелю, твердому, будто чемодан, со щелкающими, как кастаньеты, замками.
Бойкий на язык Васька сразу нашел чем поддеть сестру-горожанку:
— Мам, мы теперича Натаху меньше чем за директора замуж не спровадим. Гля, портфель у нее какой, прямо директорский!
— Не портфель, а портфель, — осадила его Наташа. Щелкнув замками, стала выкладывать подарки: матери шелковую блузку, Ваське рубашку и модный галстук, Мишатке тоже рубашку и домашние тапочки — чтобы не ходил по избе, как старик, в валенках.
Шелестели раздираемые целлофановые конверты, в которые были упакованы рубашки; отталкивая друг друга, братья лезли к зеркалу полюбоваться обновками, и мать смотрела на себя поверх мальчишеских голов — в голубой блузке она точно помолодела.
— Вот и не прячь, носи, — сказала ей Наташа, успокоившись: подарки всем понравились.
— А песни привезла? — спросил Миша, влюбленно глядя на сестренку.
— И песни привезла, вон сколько! Наташа достала из портфеля стопку гибких грампластинок. — Включай скорее радиолу, послушаем!
— Завяжи мне галстук, я не умею, — попросил Вася. — Завтра на танцы в клуб свалюсь. Держись теперича, Артамон, слабо твоим джинсам с заклепками против моего галстука!
Будто между прочим, Наташа спросила:
— Давно Генка из армии пришел?
— Уж, поди, месяц, как дома. Он у нас в королях… С Нинкой Ореховой гуляет.
Завязывая узел на галстуке, Наташа почувствовала, как похолодели и стали непослушными, ее пальцы, когда брат сказал про Орехову. Значит, все-таки правда!.. Какая она, эта Нинка!
Легли спать за полночь. После переезда Наташи в город на ее кровати стал спать Васька, а его железную узкую койку вынесли во двор, рассудив, что приезжая погостить, Наташа может одну-две ночи и с матерью поспать.
Сбросив платье, девушка потянулась к выключателю, чтобы погасить свет, и заметила пристальный, будто ощупывающий взгляд матери.
— Меньше надо на обновки да на подарки тратиться, — заворчала она, когда Наташа влезла под одеяло. — Худющая стала, ровно кошка бездомная. Ты на желудке своем не экономь, вредная такая экономия.
У Наташи от ее слов перехватило горло.
— Я и есть бездомная, — прошептала она. — Хозяйка все грозится с квартиры прогнать. Это за то, что я ей правду в глаза высказала… Она ведь с каждой из нас по пятнадцать рублей дерет, да еще чтоб полы мы ей мыли, а к себе не пускает даже телевизор посмотреть. Девчонки забоялись, не поддержали меня, вот Савелиха и травит теперь…
Мать ответила не сразу. Наташа думала, что, уморившись за день, она уснула, отвернувшись к стене. Но мать не спала. Тяжело вздохнув, сказала:
— Мне бы еще Ваську да Мишатку на ноги поставить. А тебе я плохая теперь помощница, ты уже сама взрослая, от тебя помощи ждем. Пробивайся как сможешь. Одно я хочу сказать: в деревню ты завсегда успеешь вернуться, чай, родные мы тебе, не прогоним… Только разве для того я тебя в школе да в техническом училище обучала, чтобы в деревне, как я, среди телят-гусенят век свой кисла!.. Мечтала полегче тебе судьбу определить. А потому, Наташка, не лезь ты вперед людей, попридержи язык свой окаянный! Правду-то не каждому полезно высказывать. Помирись с хозяйкой и помалкивай, покуда в общежитие не устроишься…