Экзамены
Шрифт:
Директор потерся ухом о плечо.
— Ну, что, в самую точку попали, — сказал он виновато. — С художниками прямо беда. Кого ни попадя не назначишь — талант все-таки нужен. А у нас как назло!.. Был один. Да вот прошлой осенью пришлось на лечение отправить — пил, сукин сын, с утра до вечера и без выходных…
— Приведу еще одно упущение, — уверенно вел Горохов. — Надо же было поинтересоваться, кто мы, на что способны. Все-таки горожане!.. Я понимаю, заседать с нами у вас времени нет, но уж со мной-то вы должны были побеседовать! Все-таки я старший группы. Вот, сам пришел побеседовать,
И Горохов протянул, развернув, лист с портретом.
— Вот черт! — изумился директор. — Это же Витька Мокроусов!.. Хороший мужик, между прочим! Трудяга-мужик, осенью будем в партию принимать… Ну, ловко! Прямо вылитый!.. Экий лобан! Вот только вид у него что-то уж больно сердитый.
— А таким он и был, когда Павел Петрович его изображал. Простаивали мы. Зеленку трактористы не подвезли, вот и загорали… А ежли б я был освобожденным руководителем, я бы и в поле сбегал, жатчиков поторопил и трактористов проконтролировал!..
— Ну и что же, захочет этот Павел Петрович рисовать плакаты, стенды, доски показателей?
— Как то есть захочет? — удивился Горохов.
— Ну, это же… — Директор еще раз взглянул на портрет. — Художник-то ваш, видать, высокого класса. Я, конечно, не знаток, но тут сразу ясно — мастер!.. Он сам, что ли, вызвался?
— Куда там! Это же ребенок, его еще за ручку водить надо.
— В общем, так, — решительно остановил Горохова директор. — Если ваш Павел Петрович согласится, то мы, конечно, со всем удовольствием. Краски у нас есть, кисти тоже как будто Акимов не успел пропить. Так что пусть располагается в клубе и работает. А мы не обидим, заплатим по совести…
— Это еще не все, Александр Федорович!
— Ага, выходит, только наживка!.. Ну, показывайте крючок.
— Вот в том-то и дело, что есть крючок. Закавыка, так сказать… Наши люди — они ведь какие? Нужно постоянно им на сознательность нажимать. А то — один художник, лошадок рисует, другой рыбак, ему лишь бы с удочкой сидеть, а третьему только бы девкам подолы поднимать. Так как же я могу ими командовать, если, извините, в одном корыте с ними?.. Надо, чтобы я был освобожденный. Уж старший так старший!
— Не хотите, значит, в одном корыте… — проговорил директор потерявшим напор голосом. Отвернулся к окну и долгим, выражавшим беспредельное терпение взглядом посмотрел на улицу. — Ладно, давайте так договоримся. Если этот художник возьмется за оформление, тогда я вас избавлю от общего, как выразились вы, корыта. Будете освобожденным вождем. Но учтите: весь спрос за работу группы — только с вас. Правильно ведь, а?..
…Алексей Иванович шел по краю шоссе, и его кеды белели незапятнанными и нестираемыми подошвами. По сторонам шоссе стояли аккуратные домики, недавно покрашенные масляной краской. Защищенные рябым штакетником, в палисадниках цвели мальвы, георгины и золотые шары. А между домами темнели
Навстречу Горохову вышел из лопухов рыжий кобель с добродушной мордой. Привыкший к ласке, он приближался, виляя туловищем, и радостно вертел хвостом. Алексей Иванович занес назад ногу, чтобы пнуть. Угадав недобрый замысел, кобель ринулся обратно в лопухи.
«В полях полно камней, жатки то и дело ломаются. Не хватает бумажных мешков для муки. На телятнике крыша течет… А тут — личные огурцы поливают. Личные мотоциклы заводят! Какая же кругом безответственность!» — раздраженно думал Горохов.
В столовой Алексей Иванович никого уже не застал. На скорую руку отобедав, он отправился в общежитие.
Игнатьев сидел на своей раскладушке, отрезал лезвием бритвы кусочки бактерицидного пластыря и заклеивал ранки на ладонях.
— Наши пошли к агрегатам? — спросил Горохов.
— Да, они сразу из столовой. А я вот забежал полечиться. — Игнатьев поднял голову и виновато улыбнулся.
— Брось ты эту медицину, — усевшись на стул, сказал Горохов. — Все самообман, не поможет ни черта!.. У тебя ведь руки интеллигентские, не приученные работать… И зачем посылают? Никак я этого не пойму!
— Не мы решаем, — развел руками Игнатьев.
От сдерживаемой ярости у Горохова дрожали пальцы. Кое-как он справился с пуговицами, расстегнув свою защитную куртку, и сбросил на кровать.
— Я не про то хочу сказать, — продолжал он. — Вот ты, Павел Петрович, уже в годах, мой ровесник примерно. Ты объясни, почему люди свое место знать не хотят? Все куда-то лезут, чего-нибудь добиваются, требуют, воображают из себя незнамо что, а дело-то общее из-за этого страдает!.. Ты посмотри, что здесь вот хотя бы творится, в совхозе этом. В поле камни, из-за них жатки ломаются, мы простаиваем, рукавиц нет, мешков не хватает, по улицам собаки непривязанные скачут, а народ свои личные огурцы поливает!
Художник смотрел на Горохова с тревогой.
— Алексей Иванович, что это с вами? — спросил он. — Вы как будто больны!
— Ничего я не болен! — нервно воскликнул Горохов.
— Может, дома у вас что стряслось?
— И дома все в порядке… Здесь полная безответственность — вот что! Распустил их тут директор. Огурцы поливают, мотоциклы заводят… Какой-то там Мокроусов — прямо князь! Никого не боится: ему, видишь ли, командовать агрегатами поручено. А что такое агрегат? Машина — и только!..
— А мне показалось, что Виктор хороший работник, — заметил Игнатьев. — И знаете, он интересный человек, умный, со своим особенным отношением ко всему. Я, например, рад, что познакомился с ним.
— Нет, Павел Петрович, ты не говори, у тебя в этом деле опыта не хватает. А я вижу! Гордость в нем нехорошая. Поручены ему агрегаты — вот и должен их обслуживать. Да чтоб в кладовке порядок был. Да чтоб рукавиц на всех хватало, не каждый ведь догадается из города пластырь с собой захватить!
— Между прочим, он куплен здесь в аптеке, — суховато сообщил Игнатьев.