Экзамены
Шрифт:
В самом деле, на краю поля показался грузовик с голубой кабиной. Михайловна остановилась. Не ушла и Мохичина. Зато Губариха, зло прищурившись, крикнула заготовителю:
— Видали мы таких командиров! Пошли, бабы, нечего слушать этого петуха!
Женщины стояли в нерешительности; только одна молодка в оранжевом платке двинулась за Зинаидой. Однако перед ними, растопырив руки, встал уполномоченный.
— Ай, неужто обнимаешь! — расцвела было Губариха, но красное, потное лицо горожанина было так свирепо, что она струсила и повернула назад.
Грузовик медленно приближался.
— Должно, нашего председателя боится растрясти, — гадали колхозницы. Мочихина угрюмо
— Вот будет собрание, мы его не так потрясем!..
— Ох и люди! — ворчал уполномоченный. — Сознательность… Да с такими, как вы, не коммунизм строить, с вами… — и, не найдя подходящих слов, он махнул рукой.
Машина подъехала и остановилась. Однако сквозь лобовое стекло виден был только молодой водитель.
Открылась дверца, и парень задом полез из кабины. Его брезентовая роба была расстегнута, обеими руками он прижимал к животу что-то тяжелое, закрытое полами куртки. Когда шофер утвердился на земле и повернулся, все увидели большую стеклянную банку, до верха наполненную водой. Охваченная растопыренными пятернями шофера, она сияла как глыба льда.
— Вот, пейте, — негромко сказал парень, протягивая женщинам жемчужно запотевшую посудину.
— Где председатель? — набросился на шофера уполномоченный.
— Я не знаю… Не нашел. Был в правлении, сказали, что в бригаду уехал, не то в третью, не то…
— Сам ты «не то»!
Женщины роились вокруг банки.
— Ох, холодна, аж зубы ломит!
— Не проливай ты, худоротая!
— Начальник! Иди, попей, а то не достанется!
Мужчина в плаще принял наполовину опустевшую банку, изрядно слил через край — для гигиены, потом приложился. Женщины смотрели, как дергается на его шее кадык, и у тех, кто еще не пил, на лицах показалось беспокойство.
— Ну вот, дорогие товарищи! — отдавая воду, дружелюбно начал уполномоченный. — Мы вам сделали доброе дело. Значит, и вы должны уважать. Давайте все-таки нагрузим!
Женщины отирали губы и подбородки концами платков.
— Молодец, сынок, дай тебе господь всего лучшего, — помаргивая белесыми ресницами, в первый раз за день улыбнулась Мочихина.
— Благодарствуем! — сказала Надя и с шутливым выражением поклонилась парнишке.
Волосова позавидовала:
— Банку-то какую разыскал! Вот бы в ней грибков на зиму замариновать!
А Михайловна, с жалостью посмотрев на уполномоченного, сказала:
— Вот ты человек городской, одежду чистую носишь… А понятия человеческого не имеешь!
Она первой пошла к картофельной куче. Опустилась на колени, и замелькали ее высунутые из подвернутых рукавов старые руки, одна из которых была замотана грязной марлей.
Обида
На выгоне, полого спускавшемся к ручью, бродили две лошади. Они были темно-бурыми, почти шоколадного цвета. Не связанные и никем не охраняемые, лошади то сближались, то расходились и с хрустом выщипывали сочную июньскую траву.
У Игнатьева на коленях лежала папка, белевшая прижатым к ней листом бумаги. Сидя на кочке и поглядывая вдаль из-под козырька полотняной кепки, Игнатьев рисовал. Лошади сошлись, скрестили шеи. Пушистыми шарами скатывались к ручью ракиты. Дальний берег золотился в лучах солнца травяным ворсом. Карандаш Игнатьева оставлял на бумаге уверенные линии и штрихи.
Утренние лучи богаты ультрафиолетом. Кожа покрывается испариной, стягивается. И, конечно же, приобретает столь ценимый горожанами коричневый цвет. Они, горожане, лежали возле заброшенной сеялки, расстелив на траве куртки и рубахи. Ругали совхозное начальство, нажимая на такие слова, как «наряд»,
— Ежли бы я был тут директором, я бы до такого не допустил! — заявил Горохов, седоватый щуплый мужчина в куртке из военного сукна. Он лишь расстегнул на ней пуговицы, но не снял. Зато расшнуровал и сбросил кеды с белыми литыми подошвами, вынул из них стельки и разложил сушиться. — Я бы, во-первых, что… Обязательно, чтобы каждый знал свой участок работы. Ежли ты жатчик, то коси. Ежли тракторист, то вози траву. И уж за технику отвечай мне, как перед богом!.. А тут что ни утро, то базар у конторы, ждут: кого куда. Главный агроном за голову хватается… Нет, ежли б я был директором, я бы женщину главным агрономом ни за что не взял бы!
— Ежли бы да лезли бы! — насмешливо откликнулся Жаркин, мужчина лет тридцати, мускулистый, чернокудрый, с обильной растительностью на груди. — Чего же ты не стал директором — время-то было!.. Вон Федоров, здешний босс, лет на десять моложе тебя. А ты, Алексей Иваныч, только языком тарахтеть: я бы, я бы… Иди вот и добивайся, чтобы нас обеспечили работой — ты же над нами директор!
— Не надоело вам брехаться? — вмешался механик Мокроусов. — Вчера силосную яму кончали, не до муки было… Привезут скоро траву. Вот роса чуть протряхнет — привезут зеленку!
Механик был местным: жил в совхозе. Он и сидел особняком, на раме сеялки, упираясь локтями в колени и сцепив кисти рук.
— Вить, а ты же сам недавно брехался! — ласково напомнил Мокроусову Алексей Иванович Горохов. Он был назначен старшим в группе горожан-шефов, поэтому бывал каждое утро в кабинете главного агронома. Вера Васильевна, маленькая невзрачная женщина с сорванным голосом, главный агроном совхоза, подолгу разбиралась с кладовщиками, механиками, шоферами и трактористами. Горохов терпеливо дожидался своей очереди в углу тесного кабинета и только головой насмешливо покачивал: ну и порядочки! Например, сегодня утром он был свидетелем того, как непочтительно спорил с Верой Васильевной этот механик Мокроусов. Главный агроном предложила ему взять несколько человек из шефов (кивнула при этом в сторону Горохова) и заняться чисткой клеток на птичнике. Алексей Иванович любил сырые куриные яйца, обрадовался. Но Мокроусов вдруг уперся, сказал, что надо травяную муку готовить. «Да ведь дождь был недавно, жатки траву не поднимут!» — сомневалась Вера Васильевна. «Это как за дело взяться! — стоял на своем Мокроусов. — Лишь бы жатчики не придуривались, а косить вполне можно». — «Ну, тогда на птичник не надо, там сами управятся, — хриплым, почти мужским голосом распорядилась Вера Васильевна. И, разыскав взглядом Горохова, сказала: — Значит, вы, как старший группы, выделите пять человек в помощь товарищу Мокроусову — для работы на агрегате витаминной муки».
— Выходит, все-таки придуриваются жатчики! — снова обратился Горохов к механику.
И опять Мокроусов не ответил. Широкогрудый, крепкий, с прилипшими к высокому потному лбу волосами, он только терпеливо посмотрел на Горохова. Неторопливость взгляда его глубоко спрятанных серых глаз выдавала в нем человека основательного и неговорливого.
Горохов и носки снял, аккуратно расстелил их на траве рядом с кедами; осторожно ступая белыми ногами, подошел к занятому рисованием Игнатьеву, заглянул через его плечо. И застыл в неловкой позе, подавшись вперед, вытянув шею, так что высунулась из ворота куртки незагорелая ее часть. Смешно и странно выглядел Горохов — как гончая в стойке. Заинтересовались, подошли остальные.