Экзорцист Семьи Ноя
Шрифт:
Тики обратил взгляд к наручным часам, прикидывая, когда послать сюда акума, чтобы если что разбудили мальчика, потому что спать так действительно больно для шеи и спины, поднялся и направился вон.
Через почти час он наконец-то встретил только вернувшегося Шерила, опрокидывающего в себя стакан за стаканом виски. Алкоголеустойчивость впечатляла. Может быть, здесь и гены Ноя помогли.
— В этом доме есть что-то, что поможет при бессоннице? — даже без приветствий обратился к делу Микк.
— Тики! — улыбка до ушей Шерила ничуть не портила. Но придавала ему слабоумный или пьяный
— Никак не могу привыкнуть, что мой брат безумец! — Тики с силой оттолкнул от себя Камелота, и тот состроил очень обиженную рожу.
— О чём ты спрашивал?
— О снотворном или чём-то подобном для Аллена. У него бессонница.
— Ох, бессонница? Мне говорили, что он шатается по ночам в разы больше…
— Мог бы обратить внимание!
— Я и обратил! Будто Уолкер нуждается в помощи от меня! — Шерил скрестил руки на груди. — Вы все меня как огня избегаете! Вот ты же сразу узнал о проблемах Аллена!
— Только следствие, о причинах он и сам понятия не имеет, — пожал плечами Тики и выдал, уже ни к кому не обращаясь, — Поскорее бы уже хоть что-то определилось.
====== Глава 37. Сны и явь. ======
Закат горел во всё небо. Резкие контуры облаков выделялись бледно розовой каймой, а между ними растеклись мазки ярко-красного, оранжевого, почти розового, проглядывающего даже сквозь самые плотные облака. Казалось, небо, целующее кровавыми губами макушки вытянувшихся сосен, раскрасил художник-недоучка, позабывший о натуральном цвете и о всяком сходстве с реальностью. Именно таким красно-оранжевым небо отражалось и в бодро мчащемся между кочек глубоком ручье, сейчас напоминающем модель горной, неугомонной речки. Красноватая вода разливалась в углубления и выбоины, образуя несколько побочных «озёр», и скользила вниз, к серым ледяным наростам. Те скооперировались у воды в низине, угрожающе нависая над потоком, разбавляя красноту закатного неба.
В одном из импровизированных, больших озёр, образованных ручьём, в том самом, что сейчас застыло почти неподвижно из-за совсем недавно рухнувшей подтаявшей «плотины», мокли, тонули и всё же всплывали у поверхности бумажные, неаккуратные фигурки.
Мастер этих фигурок расположился здесь же, под сосной, усевшись на сырую, всё ещё промёрзлую землю. Он, наплевав на сохранность пальто, прикусив язык от усердия, сгибал дрожащими от холода и напряжения пальцами листы бумаги. Корешки нескольких выброшенных книг, выпотрошенные полностью или частично, валялись тут же, под боком. И на листах проглядывались ровные, пропечатанные строчки. И таких листов было много, очень-очень много.
Ноги его были согнуты, чтобы опирать листы о колени, одежда усыпана мелкими пожелтевшими иголочками. И казалось, весь мир мог подождать, пока он занимается своим делом.
А дело было не лёгким.
Складывание фигур оказалось делом непростым. А он ещё и по какой-то причине совсем не шевелил пальцами левой руки. Лишь придавливал то там, то тут лист, гнул, старательно выворачивал, вертел туда-сюда. И, казалось бы, не слишком сложные фигурки становились в разы сложнее, выходили кривыми, мятыми, промокшими,
А затем вечернюю тишину разбил отчаянный и яростный вопль.
Ничего не получалась.
Какая это белочка, если… если… он банально не может вывернуть наизнанку часть заготовки, и от того вся форма перекашивается, и гнуть дальше по линиям невозможно!
Он уткнулся затылком в кору, поднимая глаза к тёмным ветвям, нависшим сверху, подобно диковинной крыши. Вытянул ноги, откидывая пяткой прохудившегося ботинка одну из потрёпанных книг. Раскинул руки в стороны и левая легла как всегда неправильно, нелепо, некрасиво.
Будто деревянная на шарнирах. Негнущаяся, неломающаяся, неподъёмная.
Когда он опустил голову, всё пространство вокруг него до самого ручья было усеяно смятыми фигурками, такими же калечными, как и он сам.
И, осторожно ступая между ними, будто фигурки сами отползали в сторону, медленно к Аллену шёл Мана. В том редком состоянии задумчивой печали, когда его уже нельзя было подтолкнуть к улыбке.
Почему-то Мана был одет в старый клоунский наряд, тот, что носил ещё в цирке Аллена.
Его уже давно у Маны не было.
И на лице не было грима.
— Привет, — улыбнулся Аллен, пряча свою недоделанную пташку за спину, будто надеясь скрыть свою деятельность.
Но море смятых заготовок на земле лишь расширилось.
Мана присел рядом на землю.
— Чем занимаешься?
Аллен окинул взглядом окружающий его пейзаж, судорожно соображая, каким таким образом он смог бы спрятать следы своей деятельности. Он знал, что это было просто, но почему-то не получалось. Он даже не мог двинуться с места.
— Развлекаюсь.
— Довольно неудачно, судя по твоей кислой мине.
— Кто бы говорил, — ткнул Ману под бок локтем мальчишка, сердито засопев.
— Так и я ведь не говорил, что развлекаюсь здесь сегодня, — тихо ответил мужчина, отворачиваясь от Аллена и направляя взгляд к ручью, чья вода за это время успела стать совершенно красной. Разумеется, лишь потому, что она отражала небо.
— У меня никогда не получится сделать их правильно.
— Правильно?
— Так, как написано.
— Значит, не получится сделать как все, — кивнул Мана
Аллен угукнул себе под нос.
— Почему?
— Моя рука мне мешает.
— Смени её, — предложил Мана. — Я слышал, у тебя есть мать, которой ты не нужен, что хотела тебя убить. Уверен, ей рука не нужна точно.
— А ведь это отличная идея! — искренне обрадовался Аллен, но нахмурился, — Я не знаю, однако, где она похоронена. Надо будет спросить.
Он снова замолчал, укладывая голову на мягкое плечо Маны. Всё же костюм-то был не тонким. И воздушным. Аллен, улыбаясь, наблюдал за тем, как Мана вертит между пальцев его уродливого журавлика, рассматривая со всех сторон. К тому же журавлик стал красным, что делало его вызывающе ярким, привлекающим лишнее внимание.