Эль-Таалена
Шрифт:
Секретарь застонал и содрогнулся в оргазме. Глупид воздел перст, открыл рот, да так и застыл.
«Завод кончился… — заметил наблюдательный Гавнери. — Но это ничего. Главное, как мы слышали, сказано.»
«Да, но…» — нерешительно замямлил секретарь, тиская блокнот и поглядывая на застывший органчик.
«Никаких „но“, любезнейший… — твердо проговорил Гавнери, беря молодого человека за талию и плотоядно поглядывая на его полную розовую шею. — Пойдемте. Я введу вас в курс дела. Принципиальное разрешение получено, а детали можно обговорить на низшем уровне. Зачем попусту беспокоить
Уже на улице, провожая Гавнери к машине, Гейлин недоуменно спросил:
«Одного не пойму, Урино. Зачем вы меня сюда притащили? Вы бы прекрасно справились и без моей помощи.»
«Не прибедняйтесь, Йоси, — осклабился вурдалак. — Все знают, что вы — это европейские деньги. Государственные механизмы нуждаются в подмазке, особенно такие ветхие, как наш уважаемый Глупид. Слышали, как бедняга скрипел своими шестеренками? Так что звоните своим друзьям в Брюссель. Пусть раскошеливаются. Для дела мира и так далее… ну, не мне вас учить.»
Выехав со двора, Гавнери набрал номер прямой линии Мардафата. Засер сразу взял трубку. «Беспокоится, старик, — ласково подумал Гавнери. — Да и кто бы на его месте не беспокоился?»
«Не волнуйтесь, Засер, — сказал он вслух. — Ситуация под контролем. Действуем, как и планировали. Если ваши головорезы все же опростоволосятся в море, то мы арестуем судно прямо в Хайфе. Разрешение у меня в кармане.»
Мардафат обиженно цыкнул зубом.
«Почему это мои ребята должны опростоволоситься? Старая гвардия, проверенные бойцы, еще с Бейрута. Я ручаюсь за них, как за самого себя.»
«Гм… — с сомнением хмыкнул Гавнери. — Старая, говорите? Это-то меня и беспокоит. Я бы, честно говоря, предпочел более свежие кадры.»
«Свежие, они и стоят дороже, — сварливо отрезал Председатель. — А денег нету. Ваш Гейлин меня уже полгода одними обещаниями кормит. Да и вы, дорогой мой, еще не перевели пацифистские взносы за прошлый месяц…»
«Ладно, — примирительно сказал Гавнери, игнорируя упрек. — Вам виднее. Ваши люди, не мои. Из Бейрута, так из Бейрута. В конце концов, много бегать там не придется.»
«На что вы намекаете? — тихо спросил Мардафат и угрожающе пришлепнул губами. — Мои бойцы еще ни от кого не бегали.»
«Конечно, конечно… — торопливо поправился Гавнери. — Как вы могли подумать? Я имел в виду: не придется много бегать за командой. Корабль, в море… небольшая перестрелка, и концы в воду…»
Он помолчал и добавил:
«Ну а если все-таки случится фадиха, тут уже мы подстрахуем, в Хайфе.»
«Не случится!» — раздраженно отрезал Председатель и, не прощаясь, разъединился.
Гавнери вздохнул. Тяжело приходится старику, ох тяжело… осада, слежка… поставки продовольствия нерегулярны: пока доставят к нему через все блокпосты кусок очередного шахида или просто убитого подростка — уже, глядишь, и выпить там нечего, свернулось. Вот и приходиться давиться чуть теплыми внутренностями на старости лет. Это с такими-то заслугами! Надо бы снова привести к нему какую-нибудь активисточку пожирнее. Хотя арабскую кровь Мардафат любит заметно больше. Интересно, почему?.. Ах… неужели расизм?.. Нет-нет, глупости! — Гавнери решительно отогнал от себя еретическую мысль. — Подобного рода
Часть 7
«Вот так всегда… — жалобно проныл Параллелепипед. — Разок оступишься, а потом всю жизнь расплачиваешься. Это что, по-твоему, справедливо? Ну дай глотнуть, Котофеич, не будь гадом!»
«Не могу, друг, извини… — отвечал безжалостный Котофеич, щелкая язычком запотевшей пивной банки. — Человек за все должен платить сам.»
Он запрокинул голову, на неподвижном кадыке влил прямо в душу прохладную пенистую струю, тряханул банку на предмет последних капель и наконец швырнул ее, бесполезную, за борт, в пенистую струю кильватера. Параллелепипед сглотнул и облизнулся. После гамбургского конфуза, когда бедняга пролежал в полном отрубе без малого двое суток и пропустил несколько вахт, капитан посадил его на бессрочный сухой закон. До Марселя Параллелепипед послушно терпел, отрабатывая штрафные вахты и уныло вздыхая в ответ на издевательские замечания товарищей. Но в самом Марселе, когда ему, единственному из всей команды, запретили сойти на берег, и после, когда выяснилось, что безусловный запрет на спиртное все еще в силе, неизвестно на сколько дней и даже более того — неизвестно, не навсегда ли, проштрафившийся механик принялся взывать к справедливости, сначала робко, а затем все громче и громче.
«Что ж мне, так теперь и засохнуть?» — горько спросил он приветливое голубое небо Средиземноморья. Небо ласково улыбнулось в ответ и легким ветерком погладило дурака по круглой небритой щеке. Можно ли переживать по выпивке при такой погоде? А погода и впрямь стояла чудесная: ясная, тихая, с еле заметной попутной волной и бесплатным дельфиньим цирком по правому, африканскому борту. Ночью они обогнули Сардинию и теперь шли Сицилийским проливом, приближаясь к Пелагийским островам.
«А не надо было нажираться, — назидательно произнес Котофеич, открывая вторую банку. — О товарищах ты подумал? Петька-маслопуп за тебя, алкаша, три лишних вахты отстоял.»
«Так я ж отдал! Еще и с процентами!»
«Отдал… — передразнил Котофеич и звучно отхлебнул, после чего сглотнули оба: он — пиво, а несчастный Параллелепипед — слюну. — Отдал… А вера в дружбу? В товарищество? В отношения между людьми? Этого, брат, не вернешь.»
Он отхлебнул снова, еще громче. Глаза у Параллелепипеда сузились.
«Сволочь ты, Котофеич, — сказал он, смахивая злую слезу. — И садист. Ты, небось, при Советах замполитом ходил. Слыхал я о таких, как ты… ребята рассказывали…»
Котофеич напрягся и дернул щекой.
«Ладно, Паря, не бери в голову… — он воровато оглянулся и протянул механику початую банку. — На-ка, пока никто не видит. Мне-то что, сам понимаешь… по мне — хоть залейся. Просто с „папой“ ссориться не с руки. Он ведь как сказал: замечу, что кто-нибудь дает Параллелепипеду хотя бы глоточек — спишу нахрен обоих… Или не помнишь?»
Параллелепипед молчал, расплывшись в блаженной улыбке. Он сидел на палубе, прислонясь спиною к фальшборту и, закрыв глаза, прислушивался к драгоценным ощущениям.