Ельцын в Аду

Пульвер Юрий Евгеньевич

Ему ответил – к общему удивлению – Ельцин:

– Да. Я читал справку на сей счет. Сталин имел в своей библиотеке все изданные в 20-40-е годы произведения Маркса, Энгельса и Ленина. По книгам Ленина видно, что Сталин читал их очень внимательно. У него была почти полная коллекция книг Карла Каутского, РозыЛюксембург и других немецких теоретиков социализма. В библиотеке сохранялись и книги его непосредственных политических противников: Троцкого, Бухарина, Каменева и других. В 20-е годы Сталин выписывал для чтения или просмотра до 500 томов в год.

Он обладал редкой способностью так называемого быстрочтения и феноменальной памятью. В 30-е годы скорость пополнения его библиотеки несколько снизилась. В период войны он продолжал много читать, но в его заявках библиотекарю преобладали произведения военного характера.

Эти книги, общим числом около 11 тысяч, были переданы в Государственную библиотеку им. В.И. Ленина и растворились в ее фондах. Около 500 томов были переданы в ближайшую школу и на агитпункт.

– А я все их читал!
– гордо заявил Коба.
– И еще все новые художественные произведения всех более-менее известных авторов, особенно тех, которые претендовали на какую-либо премию! А вот ты, Ельцин! Ты же читать начал только после отставки! Звонил ли хоть раз какому-либо писателю или поэту по телефону? Приглашал к себе на обед? Устраивал посиделки с литераторами? Помог хоть кому-то из них? В Россию Солженицин из Америки вернулся – как ты его встретил?

– Я ему орден предложил!

– Который он не принял! А ты его из памяти выбросил – своей! И попытался лишить народной памяти! Не давал ему возможности выступать на телевидении, обрек на одиночество! Вообще-то правильно сделал!
– неожиданно выпалил тиран.
– Рот ему заткнул – это умно. Хотя лучше было бы расстрелять...

– Гнилая политика оставлять в живых творческих людей — врагов народа особенно процветала при Брежневе, - наябедничал Молотов.

– Да, ведь именно при нем диссидент Синявский впервые был отправлен за границу - во Францию, - проявил неожиданные познания в новейшей российской истории Коба.

– «Вот это уж зря отпустили. Евреев еще можно выпустить, черт с ними, не хотят, а русского выпускать – это, по-моему, слабость. У тех есть своя родина – пожалуйста», - начал сокрушаться Вячеслав Михайлович.

– Какая родина? Израиль – буржуазное государство!

– «Пускай, наплевать на них. Они сами буржуазные, если они с нами не мирятся. Но назад не принимать – что у нас страна, гостиница что ли?.. Вот пришлось Троцкого отпустить, а он антисоветчину там разводил. Я считаю, что все-таки правильно, что отпустили. Он бы больше будировал...»

– В 1928-29-м можно было убить его?
– влез в беседу тирана с его подручным Ницше.

– «Нельзя. Еще было бы пятно. И так с противниками... Все надежды на какие-то технические средства, а политика на втором плане. А политика – она решает. Да и сейчас убить Солженицына было бы нетрудно. Я считаю, что посадить было бы лучше».

– Так он фактически в ссылке был!
– стал оправдываться Ельцин – и осекся: понял, что сболтнул...

– Не

понимаю, чего литераторы, пережившие мое правление, меня не любят?
– закокетничал Сталин.
– Я о них заботился куда больше, чем все остальные правители СССР вместе взятые!

– Потому и не любят, что еле выжили!
– пояснил Ницше.

– Однако большинство советских граждан меня боготворили!
– торжествующе объявил Коба. Да и сейчас моих поклонников не так мало!

– Странности русского менталитета, - объяснил философ.

– Вы правы, господин Ницше!
– вперед вышла душа гениального барда Булата Окуджавы.
– Позвольте, я охарактеризую эти особенности...

«Давайте придумаем деспота,

Чтоб в душах царил он один

От возраста самого детского

И до благородных седин.

Усы ему вырастим пышные,

Тигриные вставим глаза,

Оденем в сапожки неслышные

И проголосуем все – за!

Давайте придумаем деспота,

Придумаем, как захотим.

Потом будет спрашивать не с кого,

Коль вместе его сотворим.

И пусть он над нами куражится

И пальцем грозится из тьмы,

Пока наконец не окажется,

Что сами им созданы мы!»

Великое стихотворение потрясло всех...

– «Эта штука будет посильнее «Фауста» Гете» - процитировал своего приемника Ленин.

– Чертовски правдивое стихотворение!
– затряс козлиной бородой Люцифер.
– Ты, Сталин, ухитрился наплодить в СССР себе подобных, а непохожих истреблял. Вот твои духовные детки тебя до сих пор и чтят! Желают возвращения расстрелов, лагерей, ночных «черных воронов», доносов, допросов – только чтоб «в стране был порядок!»

– Самый идеальный порядок царит на кладбищах, - сделал философский вывод Ницше.

– Только не на российских!
– опроверг своего гида ЕБН.

– За что ты так меня ненавидишь, Окуджава?
– прямо спросил Хозяин.

– Загляни в воспоминания твоего бывшего друга, видного кавказского революционера Мдивани.

... Когда его судили, он, один из немногих в те времена, не побоялся говорить правду. Палачи за судейским столом пытались остановить смельчака, однако он не подчинился.

– Вы собираетесь приговорить меня к расстрелу. «Меня мало расстрелять, меня четвертовать надо! Ведь это я, я привел сюда XI армию, я предал свой народ и помог Сталину и Берии, этим выродкам, поработить Грузию и поставить на колени партию Ленина!»

Председатель сделал знак конвоирам, «преступника» скрутили. Вместе с ним повезли на казнь еще пятерых смертников со связанными руками. На окраине Тбилиси водитель остановил машину, приговоренных высадили, подвели к свежевырытой яме. Возле стояли два грузовика с негашеной известью и цистерна с водой. Старший конвоир подошел к Мдивани с пистолетом в руке.

– «Послушай, расстреляй меня потом, последним», - попросил тот.

– Зачем тебе это?
– удивился палач.

– «Я хочу подбодрить товарищей...»