Эльдорадо. Золото и кокаин
Шрифт:
— Вот оно как, — с уважением протянул охранник. — Наука целая!
— А ты как думал, — высокомерно сказал палач. — Двадцать лет уже кости ломаю, все хитрости превзошел...
Пытка трампой — то есть капканом — действительно оказалась ужасной. Прежде всего палач продемонстрировал мне ее орудие — длинную колючую веревку и привязанную к ней деревянную палку. Затем он нырнул куда-то под козлы, и я почувствовал, как он обматывает веревку вокруг щиколотки моей левой ноги.
— Обвиняемый, — забубнил толстяк, — признаешь ли ты, что получил дьявольский амулет, изображающий
Пока я лихорадочно соображал, как лучше ответить на этот коварный вопрос, палач повернул палку и колючая веревка больно впилась мне в кожу. Я почувствовал, как мою ногу затягивает в какую-то узкую щель с острыми краями — что это было, я видеть, разумеется, не мог, но в голове моей ясно возник образ огромных тисков.
— Нет! Не признаю! — крикнул я.
— Второй виток, — приказал Эль Тенебреро.
На этот раз боль была куда острее, а ногу затянуло в предполагаемые тиски еще дальше. Я грязно выругался.
— Сын мой, — ласково произнес молодой инквизитор, — не усугубляй свою вину богохульством.
— Признаешь ли ты, что приобрел дьявольский амулет у какого-либо колдуна, еврея или цыгана? — прогнусавил Эль Тенебреро.
— Нет!
— Третий виток, — распорядился он, как будто и не ожидал иного ответа.
Мне показалось, что веревка режет уже не кожу, а мясо и вот-вот дойдет до кости. Пальцы ноги сдавило так, что я едва сдержал стон.
— Признаешь ли ты, что получил сей дьявольский амулет от человека, которого считал своим другом? — вкрадчиво спросил молодой.
— Нет! — заорал я что было мочи. — Нет, нет и еще раз нет!
— Четвертый виток!
Колючие шипы веревки вонзились в кость. Пальцы дробила на куски неведомая сила. В глазах у меня плескались кровавые волны.
— Признаешь ли ты, что тебе дала этот амулет девушка, с которой ты состоял в незаконной связи? — донеслось откуда-то издалека.
— Идите вы все к дьяволу! — простонал я. — Горите в аду!
— Мы хотим спасти твою душу, — в голосе молодого инквизитора слышалась искренняя печаль. — Неопровержимые улики свидетельствуют против тебя. Покайся, и избежишь адского пламени, которое страшнее любых земных страданий хотя бы потому, что оно вечно!
— Я не знаю, что это за дельфин! — прошептал я. — Я... никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным...
— Палач, еще один виток!
Должен сознаться, что на пятом повороте палки, затягивавшей веревку все туже вокруг моей щиколотки, я не выдержал и завопил от боли. Перед глазами стоял густой багровый туман, в ушах ревели адские трубы и оглушительно грохотали огромные барабаны. Но я всю ночь готовился к этому и знал, чего нельзя делать ни в коем случае. Нельзя было признаваться. Нельзя было называть чьих-либо имен. Первое означало костер — потому что признание, даже вырванное под пытками, служило неопровержимым доказательством вины и давало инквизиции право передать обвиняемого в руки гражданского правосудия для так называемого освобождения. Но второе было еще хуже, потому что, как учил меня отец, потерять честь для кабальеро куда страшнее, чем потерять жизнь.
Поэтому я
А после шестого витка мир вспыхнул у меня перед глазами и я потерял сознание.
Очнувшись, я почувствовал, что боль, пронзавшая мою левую ногу, стала не такой острой. Скосив глаза, я увидел палача, который, бурча себе что-то под нос, наматывал окровавленную веревку на деревянную палку. Я попытался пошевелить пальцами ноги, и это у меня получилось, хотя ногу как будто раскаленной иглой пронзило.
— Напрасно вы остановили пытку, брат Алонсо, — брюзгливо проговорил Эль Тенебреро. — Еще немного — и он бы нам все рассказал.
— Еще немного — и он бы отдал Богу душу, — мягко возразил хорошо знакомый мне голос. — А мне хочется не только искоренить зло, но и узнать, откуда в Саламанке появилась новая больса де мандинга.
«Стало быть, молодого инквизитора зовут Алонсо», — отметил я про себя.
Позже я не раз удивлялся, каким чудом мне, истерзанному пытками, дрожащему от боли и унижения, удалось расслышать и запомнить этот разговор. Но факт остается фактом — я запомнил его от первого до последнего слова.
— Твое стремление найти источник распространения этой скверны похвально, — в голосе Эль Тенебреро слышалось раздражение, — но порой мне кажется, что ради удовлетворения своего любопытства ты готов закрыть глаза на более серьезные преступления...
— Вы несправедливы, монсеньор, — спокойно возразил брат Алонсо. — Вы же не хуже меня видите, что этот юноша никакой не еретик. Единственное его прегрешение — хотя его тяжесть я не собираюсь оспаривать — заключается в том, что он по глупости воспользовался проклятым амулетом, который дал ему истинный враг нашей Церкви...
— А то, как он тут при нас оскорблял трибунал, его слуг и сам святой престол? — возмущенно закудахтал одышливый толстяк. — Это, по-вашему, не преступление?
Мне показалось, что Алонсо усмехнулся.
— Брат Гомес, — спросил он, — вы же участвовали в допросах епископа Арриаги?
— Разумеется, я ведь был секретарем следственной комиссии!
— Тогда вы должны помнить, какими словами достопочтенный епископ поминал его святейшество папу и его кардиналов. А ведь впоследствии его оправдали. Так что будем снисходительны к словам, которые исторгают из груди грешника потро и трампа.
Эль Тенебреро угрожающе засопел.
— Завтра я намерен добиться от этого щенка признания, — заявил он. — Пусть даже для этого придется вырвать ему все ногти — один за другим. Это и в ваших интересах, брат Алонсо. Ведь когда его увезут в Вальядолид, вам уже не удастся узнать, от кого сей сосуд греха получил проклятого дельфина!
— Почему, кстати, его не забрали до сих пор? — спросил одышливый брат Гомес. — Что за дыра эта Саламанка, даже тюрьмы приличной и то нет!
— Завтра вечером должна прибыть тюремная повозка. Так что, братья, у нас есть всего один день, чтобы установить истину.