Электрический остров
Шрифт:
— Орленов знал, что поставлен предохранитель?
— Он должен был увидеть его! — воскликнула она. — Но к чему этот вопрос? Неужели вы думаете, что он сам сделал это?
— Если он выживет, мы все выясним… — холодно ответил следователь. — И прошу вас, не распространяйте больше вашей версии об убийстве! — Увидев, как изменилось ее лицо, он пошутил: — Напугаете всех, никто не захочет работать… — И так как она не приняла его шутливого тона, сухо добавил: — А вы хотели бы, чтобы возможный преступник скрылся до того, как его изобличат? Вы и так наговорили при всех слишком много…
Марина
Следователь, прощаясь, кивнул головой:
— Вот так, товарищ Чередниченко! Спокойнее!
И она вдруг поняла, что он не так уж молод и не так уж беспомощен…
В коридоре ее ждали Велигина, Орич, Райчилин. Они должны были тоже ответить на вопросы следователя. Райчилин взглянул на нее вопросительно. Она с трудом ответила:
— По-видимому, действительно произошел несчастный случай…
— А я думаю — это самоубийство! — строго сказал Райчилин.
Марина чуть было не взорвалась снова, но следователь в это время вышел, чтобы вызвать следующего свидетеля. Она увидела упрямое выражение в его светло-серых глазах, напоминавшее, что она не имеет права помогать возможным преступникам своими подозрениями, и низко склонила голову.
— Я не верю, но… все может быть…
Райчилин улыбнулся своей победоносной улыбкой:
«А что я говорил!» — и, подчиняясь знаку следователя, прошел с ним. Орич и Велигина потрясенно молчали.
— Она знает? — спросила Марина.
— Нет, — сказал Орич. — Улыбышев увез ее из города, как только ему позвонили. И не захотел видеть Андрея. Выживет ли он? Bepa только покачала головой:
— И зачем мы оставили его одного!
Она не должна была говорить это. У Марины задрожали плечи, и она, еще ниже опустив голову, пошатываясь, пошла по коридору к выходу…
Когда она добралась до больницы, ее не пустили. Орленов находился на грани смерти. Кто-то пытался спасти его, а она ничем не могла помочь. Цветы, которые она принесла, должно быть, выбросили, как только она перешагнула обратно порог больницы.
Весь вечер Марина проблуждала по городу возле больницы, сама похожая на умирающую, так что встречные пугливо отшатывались от нее. Это был самый тяжелый из дней ее жизни. И много позже Марина так и не смогла вспомнить, как она вернулась на остров, что было с нею в другие часы обреченной бездеятельности, тоски и ожидания. И только потом она поняла, какое предательство совершила тогда, забыв, что у Андрея, жив он или умер, были еще дела в жизни, оставленные ей в наследство.
2
Известие о том, что Орленов покушался на самоубийство и едва ли выживет, потрясло Бориса Михайловича и напугало его. Это было уже нечто очень опасное в той цепи обстоятельств, которые он выковал сам или предвидел до их появления. Райчилин, передававший ему по телефону страшное сообщение, уловил испуганное молчание своего шефа и сердито сказал:
— Вы забываете, что для вас это лучший исход! Умнее он не мог поступить! Ведь на сегодня вас
— Голубчик, пойдите туда один! — плачущим голосом попросил Улыбышев. — И как я скажу об этом Нине Сергеевне?
— А ей и не надо ничего говорить! — не скрывая своей злости, ответил Райчилин.
Он сидел в кабинете Улыбышева на острове. Шеф находился в городской квартире, которую Сергей Сергеевич сам подготовил для его медового месяца. «Этот хлюпик даже не понимает, как шикарно изменились обстоятельства в его пользу, — думал Сергей Сергеевич. — Орленова нет, а без него ни Пустошка, ни Марков не посмеют продолжать борьбу. Теперь корабль Улыбышева крепок, паруса наполнены ветром, только веди его к надежной гавани! А он, кажется, готов даже штурвал своего корабля передоверить другому…»
Однако пышные сравнения, которым Сергей Сергеевич научился у того же Улыбышева за три года совместной работы, сейчас не радовали. Он слышал прерывистое, учащенное дыхание шефа, слышал его молчание и готов был швырнуть трубку. Но позволить себе это он не мог. Надо было настойчиво внушать Улыбышеву, что ему делать, раз уж штурвал доверен Сергею Сергеевичу.
— Вы можете помолчать несколько дней? — грубовато сказал Райчилин. — Я не думаю, чтобы вашу новую подругу интересовали дела покинутого мужа. Уж если она и спросит, так только из вежливости. А вы можете ответить, что он закончил свой прибор… Кстати, он его действительно закончил, и завтра я передам его в производство…
— А как же обком?..
— Хорошо, я пойду сам, только вам придется, хотя бы для приличия, оставить вашу курочку и уехать сегодня же в колхозы. Причину найти не трудно. Вызов не застал вас, вы были в пути, только и всего!
— Хорошо, хорошо, я уеду! — с облегчением в голосе сказал Борис Михайлович.
Райчилин понял: директор так боится сказать Нине о самоубийстве Орленова, что убежит из города немедленно.
— А, черт с ним! — Райчилин швырнул трубку на рычаг, не заботясь о том, все ли сказал ему шеф.
А Улыбышев, держа в руке противно пищащую трубку, думал, как же он попал в столь большую зависимость к своему скромному помощнику?
События последних дней нагнали на него странную робость. Даже победа над Ниной не давала радости. И вдруг еще — самоубийство!
Измученный неясными подозрениями и злобой на Орленова за то, что тот «сделал это» только для того, чтобы доставить неприятности ему, Улыбышеву, Борис Михайлович был даже рад выехать в колхозы. Райчилин, несомненно, найдет нужные слова, чтобы объяснить его бегство приличным образом. Для себя же он оправдание нашел быстро: он не любил покойников, никогда не ходил на похороны, обойдутся без него и на этот раз. А если он в чем-то и виноват перед покойным, так сама трусость Орленова, — а иначе самоубийство воспринять нельзя, — вполне оправдывает действия такого сильного человека, как Борис Михайлович Улыбышев. Но Нину он не оставит, неизвестно, как она поступит, если вдруг узнает о смерти мужа. И в половине дня Борис Михайлович вместе с Ниной ехал в дальнюю дорогу, нетерпеливо гоня машину, как будто там, куда он стремился, его ждало полное успокоение.