Электрический остров

Асанов Николай Александрович

— Что с Андреем Игнатьевичем? — испуганно воскликнул инженер и, узнав, что Орленов все еще лежит без сознания, а Марина пришла по другому вопросу, сказал: — Хоть бы испытатели скорее возвра­щались, чтобы можно было все концы вытащить…

Вот таким непримиримым он ей понравился больше. Когда она сказала ему об этом, Пустошка вдруг ударил кулаком по столу.

— А вы думаете, что Улыбышеву удастся на обмане выехать? Нет, Марина Николаевна, ложь не лошадь, ее в телегу не запряжешь. Может, кое-что Улыбышев и успеет схватить, но не все, на что на­деялся. А за помощь спасибо! — и жадно ухватился за вопросник, который разработала Марина для про­верки показателей

трактора при полевых испытаниях.

Несколько дней Марина не ходила в больницу. Ей казалось, что продолжение борьбы важнее для Андрея, чем мрачное выжидание в приемной. Но теперь она была готова ответить на любой вопрос, если бы Андрей смог его задать, и потому снова явилась на свое добровольное дежурство в приемную больницы.

На той же скамейке, на которой она две недели тому назад видела Пустошку, теперь сидела Орле­нова, или как там ее зовут. Она была хорошо одета: костюм из розовой шерсти, вовсе не соответ­ствовавший месту встречи, белая кофточка с тонким кружевным воротничком, чулки с черной каемочкой ажура на пятках, туфли из замши с букетами из лакированной кожи на носке — казалось, что она пришла не для того, чтобы узнать о здоровье боль­ного, а на свиданье к любовнику.

Все это Марина отметила одним взглядом и, как умеют женщины, не только увидела, но и опреде­лила характер наряда. И Нина не смотрела на пол, как Пустошка, а гордо держала хорошенькую го­ловку на длинной и прямой шее, поводя вокруг гла­зами. К такой нянька, наверно, не осмелится по­дойти со своими рассуждениями. Марина невольно сравнила, — не оглядывая себя, а мысленно — свой наряд с нарядом другой. Она за последнее время опустилась. Ей не для кого было наряжаться. Един­ственный человек, восхищенного взгляда которого она так ни разу и не уловила на себе, теперь лежал без памяти. А эта женщина хотела, чтобы на нее смотрели и ею восхищались все. А может быть, она нарядилась так для своего нового мужа? Хотя он тоже отсутствовал. Значит, наряды и прихорашивание составляют все ее существо? Тогда нельзя зави­довать Улыбышеву. Недолго директор сможет удер­жать возле себя такую птичку. «Вот погодите, — со злорадством подумала Марина, — Орленов очнется, вернется к жизни, он собьет тогда спесь с Улыбышева. Может, сам Улыбышев и пытался его убить…»

От этой мысли Марине стало зябко, но она не отступила. Так же, как и при встрече с Пустошкой, она подошла к скамейке и, не здороваясь, опусти­лась на нее.

— Что вы тут делаете?— спросила Нина. Она тоже не хотела здороваться и говорила, не глядя на Чередниченко.

— Жду суда, — сумрачно ответила Марина.

— Какого суда?

— Скорого и справедливого. Над вами и над теми, к кому вы переметнулись.

Голос ее прозвучал так торжественно, что Нина невольно вздрогнула.

— Что вы имеете в виду?

— Измену.

Орленова вспылила. В глазах ее, обращенных теперь к Марине, вспыхнули злые огоньки.

— Вы… Вы… Какое у вас право, разговари­вать со мной таким тоном? Кто вы такая?

— Я просто товарищ. А вот вы — бывшая жена и нынешняя любовница другого!

— Как вы смеете?

— По праву друга вашего бывшего мужа.

Чем сильнее раздражалась Орленова, тем спо­койнее становилась Марина. О, у нее было право! Каждое ее слово било, как пуля. И Марине достав­ляло истинное удовольствие видеть, как корчится эта женщина от боли, которую наносят ей беспощад­ные слова. Пусть знает!

— И зачем вы сюда пришли, — презрительно продолжала она. — Чтобы добить его? Но он защи­щен от вас каменными стенами. Хотите примирить его

с Улыбышевым? Но, когда он вернется к жизни, он уничтожит вашего любовника. Ничего у вас не выйдет! Отныне вы больше никогда не добьетесь ус­пеха!

— Вы сумасшедшая! Истеричка! — Нина встала и смотрела на нее со страхом, которого не могла скрыть.

Теперь Марина насмешливо улыбалась.

— Идите, идите! Вам здесь не место! — напутст­вовала она Орленову, которая медленно пятилась к двери. — Я не дам вам отравить человека. Я его люблю! Вы слышите? Люблю!

Последние слова Нина слышала, уже открыв дверь. Из кабинета дежурного врача выглянули две головы в белых косынках. Знакомая Марине няня вышла из-за угла коридора, волоча свою швабру…

Нина стояла в открытой двери, не находя слов. По­том она быстро повернулась и бросилась на улицу. Марина засмеялась, хотя ей не было смешно. Ей было грустно. Разве так мечтала она признаться в своей любви?

В это время со второго этажа сбежала моло­денькая сестра, остановилась среди приемной и ска­зала громко, с торжеством, как будто от нее и только от нее зависело все, что произошло там, |наверху, откуда она прибежала:

— Кто тут к Орленову? Он чувствует себя хо­рошо и может принять посетителей. На свидание дается три минуты. Старайтесь не волновать его, го­ворите только о личных делах… Вы — жена?

Радость, охватившая Марину, была так велика, что она не могла проронить ни слова. Затем она ис­пугалась: а что, если ее, назовись она посторонней, не примут? И она торопливо ответила:

— Да… жена.

— Няня, халат! — крикнула сестра, не удивляясь тому, что посетительница готова сама упасть в об­морок.

Эту маленькую сестру, этого ангела-утешителя ничем нельзя было удивить. Она вела себя так, будто была главным целителем и раздатчиком ра­достей. Искоса взглянув на молодую женщину, наде­вавшую халат, она одобрительно кивнула и прика­зала:

— Идите за мной!

И Марина, тяжело дыша, пошла по тому пути, по которому должна была идти та, другая…

2

Андрей так долго был вне мира с его радостями и огорчениями, что возвращение обратно давалось ему с огромным трудом. Он не сознавал течения времени — иногда ему казалось, что он лежит годы, прикованный к больничной койке, в бе­лых отсветах от стен и марлевых занавесок — днем и в синем мареве затемненной лампы — ночью. Потом ему думалось, что это всё еще продолжается тот страшный удар молнии, который потряс его тело и душу, продолжается в виде смены световых эф­фектов, а само время остановилось. Надо только напрячь усилия, и можно будет вырваться из этого состояния оцепенения, в котором он находится, и тогда мгновение, растянувшееся на тысячелетия, вдруг оборвется, он встанет с постели и продолжит свои незавершенные дела. Мучительное сознание незавершенности дел угнетало Орленова больше всего, едва он приходил на какой-то краткий миг к со­знанию своей беспомощности.

Но вот что-то произошло в нем самом или в окру­жавшем его призрачном мире. Сумрачное движе­ние прекратилось, медленно выдвинулись из мрака и стали на свои места стены, стулья, спинка кровати, в которую он упирался ногами, белые занавески на окне. Все утвердилось прочно и постепенно, и Ор­ленов понял, что он жив, что он долго болел, хотя еще и не мог определить сроков. Судя по тому, что у него выросла жесткая курчавая борода, болезнь могла продолжаться месяцы, но теперь он выкараб­кался из страны снов и мог все начинать сначала.