Элемент Водоворота

Гениальный Идиот

До той встречи в рьёкане Итачи не сомневался в правильности выбранного пути. Но ненависть, увиденная им в черных глазах брата, исказившая болезненно-злой уродливой гримасой родное лицо, заронила в глубине его сознания семена сомнения и страха. В течение трех лет они проросли, глубоко пустили корни на благодатной почве самобичевания, обильно удобряемые новостями об уходе Саске из деревни, о его тренировках с Орочимару, о печати-Джуине, трансформировавшей тело брата в монстра. И вот теперь бесстрашный Учиха Итачи боялся встречи с братом, боялся увидеть то, во что превратился Саске. Во что он превратил своего маленького глупого братца.

Итачи дернул головой, отгоняя неприятные и совершенно неуместные

сейчас мысли. Он не должен был ставить под сомнение правильность своих решений и безупречность тщательно разработанного плана. Он должен был верить, что сегодня ему удастся замкнуть спираль ненависти на себе, освободив от нее Саске, позволив ему вернуться домой победителем, даровав его глазам новую силу и возвратив им то, что было утрачено за эти годы.

Учиха в несколько бесшумных прыжков достиг земли. Перед самым входом в убежище вольготно расположился его напарник, Хошигаки Кисамэ. Он лежал на спине, закинув ногу на ногу и в качестве подушки приспособив Самехаду. Бросив взгляд на мирно посапывавшего напарника, Итачи великодушно разрешил ему еще немного поспать и тихо присел рядом, с наслаждением вдыхая ароматы летнего утра. Однако уже очень скоро активированный Шаринган почувствовал приближавшуюся чакру на самом краю зоны видимости. Итачи невесомо коснулся плеча мечника.

– Пора.

Хошигаки быстро сел, потирая глаза и усиленно моргая. Покрутив головой и наконец сориентировавшись, он уставился на напарника.

– Итачи-сан, Вы уверены, что это необходимо? – Кисамэ был значительно старше Итачи, однако всегда, обращаясь к нему, использовал уважительный суффикс «сан». Учиха кивнул.

– Он не один. – Итачи устремил взгляд в сторону приближавшихся шиноби. – Нам не должны помешать.

– Можете на меня положиться, – с готовностью кивнул мечник и нежно погладил спрятанную в бинтах Самехаду. – Никто, кроме Учиха Саске, сюда не пройдет.

– Спасибо. – Итачи повернулся к напарнику.

Всегда такой ровный и спокойный, негромкий голос сейчас показался Кисамэ странным, он взглянул в черные глаза и увидел мелькнувшую в них благодарность, разбавленную сожалением и печалью. Ему показалось, что Итачи хотел что-то еще сказать, но тот пружинисто поднялся, не говоря ни слова, и направился внутрь убежища. Хошигаки закинул меч за спину и, понурившись, пошел в указанном напарником направлении, чтобы встретить гостей.

Деревья расступились, словно занавес, обнажив сцену. За спиной остались голоса. Игривый и запальчивый, растягивающий гласные баритон Суйгецу настойчиво предлагал устроить для развлечения спарринг мечников Тумана, опасаясь умереть со скуки. Визгливый голос Карин подначивал, выражая надежду, что «глубокоуважаемый Кисамэ-сан» отрубит «этому идиоту» все лишнее, в ответ на что спокойный и уверенный, чуть ироничный тон Хошигаки интересовался, откуда ей знать, какие части тела Хозуки являются лишними, разве она проверяла? Потом еще что-то говорил Суйгецу, но Саске уже не разбирал слова, только звучавшие фоном интонации, которые становились с каждым шагом все тише, растворяясь в пространстве.

Учиха мог бы покрыть это расстояние за несколько минут, поднявшись на деревья и передвигаясь вперед скачками. Но он не торопился. Он ждал десять лет. Он сможет подождать еще несколько десятков минут. Он шел медленно, прислушиваясь к себе, ощущая, как работали мышцы, как колыхались в такт шагам полы дорожного плаща, как легкий ветер трепал волосы. Он знал, что его ждали, ему и самому не терпелось. Но почему-то именно сейчас хотелось потянуть время, хотелось осознать, прочувствовать.

Он ненавидел Итачи. Ненавидел всей душой, сердцем, разумом. Ненавидел за то, что тот лишил его счастливого детства, любящих родителей, обожаемого старшего брата. За то,

что был таким идеальным, надеждой и гордостью отца, клана и деревни. Был всем, чем хотел бы быть сам Саске. И за то, что разбил все это так легко, непринужденно, словно не ценил вовсе. За то, что оставил его в живых, за то, что заставил его ненавидеть.

За десять лет ненависть превратилась из бушующей, срывающей петли и разбивающей стекла стихии в тихую, затаившуюся и расчетливую змею. Она сидела на коротком поводке в надежной клетке. Он редко выпускал ее на свободу. Он экономил, собирал и преумножал. Он чувствовал, как она растет внутри, заполняя пустоту своим черным ядовитым телом, как перекатываются, опутывая его сердце и душу, туго сжатые гибкие кольца, готовые развернуться в любой момент по его прихоти. Он мог высвободить ее так же, как чакру, преобразовать в энергию, в силу, в разрушительную технику. Она питала его, заставляла жить и двигаться вперед.

Он остановился перед входом. Совсем ненадолго. Как останавливается человек на краю бездны, чтобы заглянуть в нее и почувствовать, как она манит, затягивает, поглощает. Ощутить свою ничтожность и убедиться в бессмысленности своего существования. Он запрокинул голову, оглядывая здание. Итачи не мог выбрать более подходящего места – исток клана. Здесь все началось, здесь все и закончится. Глубокий вздох и чуть прикрытые глаза. Змея приготовилась к броску. Он готов убить. Он готов умереть.

Итачи сидел на каменном троне, стоявшем на возвышении в основном зале. Как и положено главе клана. Небрежная поза, вытянутые и скрещенные у лодыжек ноги, расслабленные длинные пальцы лежавшей на подлокотнике руки, чуть склоненная к плечу голова, бездонные и пронзительные черные глаза, аристократическая бледность. Безупречный и недостижимый, со своей холодной абсолютной красотой. Словно алмаз. И взгляд. Именно такой, какой Саске помнил. Удивительная смесь высокомерия, уверенности и безграничной скуки. Такой, каким Итачи одаривал всех. Всех, кроме Саске. До той самой ночи.

– Что ты видишь своим Шаринганом? – голос ровный, безразличный, с толикой издевки, и такая знакомая речь, краткая и емкая, на уровне полутонов, словно брат не хочет снизойти до объяснений, не желает тратить на него время.

По старой привычке Саске понял. И тут же поднялось раздражение, забурлила злоба. Он даже не мог понять, что раздражает его больше: явное отсутствие у Итачи интереса к происходящему или то, как охотно возник в голове ворох воспоминаний в ответ на этот голос. Но нет, он больше не мальчишка. Он не даст ему такого преимущества. Он не покажет ни одной эмоции, его голос не будет дрожать, а сердце ускоренно биться. Он будет холоден, расчетлив и беспощаден. Он будет как Итачи.

– Я вижу твою смерть.

– Хм, – правая бровь чуть поднялась, а голова еще немного склонилась к плечу, – у тебя всегда было богатое воображение. – Саске скривил губы в усмешке. Нет, он не выведет его из себя едкими замечаниями. – Что ж, – Итачи поднялся и сделал несколько шагов вниз по ступеням, – проверим твое зрение. – Всего секунда, легкое дуновение ветра, и противник был рядом. – Воплоти свою фантазию в жизнь, отото, – бесстрастный голос прозвучал над самым ухом, взметнувшиеся от быстрого перемещения длинные волосы коснулись щеки.

Саске на секунду прикрыл глаза, наслаждаясь эфемерной нежностью в голосе брата, затем отпрянул. Быстрый шаг в сторону, доведенный до автоматизма жест, и обе его руки крепко сжимали верную катану, отражая удар кунаем. Началось. Лязг металла, блики просочившегося в помещение солнца от лезвия меча на словно высеченном из камня лице врага, длинные холодные пальцы, сжимавшие его запястье. Пауза. Черные глаза Итачи медленно налились кровью, став алыми. И Саске почувствовал, как с ним произошло то же самое.