Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту
Шрифт:
Конечно же Мадам испытывала угрызения совести. К сожалению, эта старая одинокая женщина за долгую жизнь так и не научилась любить. Она не отдавала себе отчета в том, что Патрик ей дорог, что ей будет его не хватать. Потребовалась помощь родных, друзей и знакомых, чтобы убедить ее в этом, заставить иначе взглянуть на случившееся. Елене не откажешь в уме и проницательности. Поразмыслив, она поняла, что вела себя недостойно и действительно нанесла секретарю глубокую обиду. Теперь она посылала ему письма и посылки чуть ли не каждый день.
За это время одумался и Патрик. Прежде его возмущала до глубины души неблагодарность Мадам и он мечтал
Каждый день она отправляла ему письма, полные ласки и тепла. «Я люблю вас как мать и хотела бы заменить вам ушедшую», — написала она как-то раз.
Окончательно выздоровев, Патрик вернулся в Париж на набережную Бетюн. Мадам еще оставалась в Каннах, ее ожидали через несколько дней. Гастон, Эжени и Маргерит устроили пир в честь секретаря.
— Без вас Мадам была в ужасном состоянии, — рассказывали они. — Она вас любит больше всех. Да кого ж ей и любить? Она уже старая, а вы молодой. Сделайте первый шаг, помиритесь с ней.
Патрик поехал в аэропорт встречать свою благодетельницу. В знак примирения он купил для нее огромный, невероятно дорогой букет цветов. Мадам их любила. Заметив Патрика в толпе, она просияла. И впервые за долгое время ему показалось, что Елена счастлива. Однако она сейчас же подняла маленькую руку в перчатке, словно предупреждала: «Не будем выяснять отношения!»
На обратном пути они болтали обо всем и ни о чем. Он рассказывал ей о Марокко, она ему о Каннах, казалось бы, ничего существенного не говорилось, однако все эти милые пустяки свидетельствовали о главном: вражда между ними прекращена, обиды забыты.
Отныне Мадам стала гораздо внимательнее и ласковее, хотя ее постоянная требовательность и придирчивость ничуть не уменьшились. Она волновалась за него, пеклась о его здоровье, а он в ответ заботился о ней, как любящий сын. Да, они заменяли друг другу ушедших близких. Но искренность их взаимной привязанности не вызывает сомнений.
Мадам Рубинштейн перевалило за девяносто. Ее ум ничуть не притупился, но тело одряхлело, организм износился. Она все чаще падала в обморок, диабет давал о себе знать. В центральной больнице Нью-Йорка знакомые врачи и сестры были всегда наготове. При малейших признаках дурноты ее отвозили туда и помещали в кислородную палатку. Теперь она дышала с трудом. Мадам упорно не желала сдавать позиций, однако не могла больше выдержать прежний бешеный темп.
Ей приходилось ежедневно проглатывать целую пригоршню таблеток, принимать лекарства от диабета, а также те, что понижают давление, мочегонные, транквилизаторы и снотворное — без него Елена не засыпала. Тем не менее, верная многолетнему распорядку, она неукоснительно ложилась в десять вечера и с шести утра развивала бурную деятельность.
В последние годы она до полудня лежала в постели, но успевала за это время просмотреть все полученные письма, в том числе рекламу, и посоветоваться со своим адвокатом, приходившим каждое утро к половине девятого. Затем по очереди выслушивала доклады своих заместителей. Участие в делах фирмы придавало ей бодрости, но добираться до офиса становилось все тяжелее.
Мадам, не выходя из спальни, вела переговоры с деловыми партнерами со всех концов Земли по
Средства массовой информации относились благосклонно к мадам Рубинштейн. И создали ей непогрешимую репутацию. Публика восхищалась ее мужеством, энергией, работоспособностью, чувством юмора, простодушием, успешностью. Елена стала всеобщим кумиром. Достаточно просмотреть заголовки посвященных ей статей: «Княгиня среди косметологов», «Самая богатая женщина в мире», «Обворожительная леди из мира косметологии». Даже в них чувствуется восхищение.
Помимо врожденной деловой хватки и прекрасной интуиции, Елена обладала еще одним удивительным качеством, подкупавшим журналистов: даже в старости она не дорожила прошлым. Она убеждала всех и каждого, что теряет интерес к любой продукции фирмы, стоит той поступить в продажу. «Я всегда заглядываю на двадцать лет вперед. Но, само собой, ближайшие два-три года или даже пять лет нужно распланировать во всех деталях», — повторяла она с улыбкой.
Когда ее спрашивали, не собирается ли она отойти от дел, то всякий раз слышали в ответ:
— Нет! Ни в коем случае!
Она ни на минуту не расставалась со своим завещанием, толстенной тетрадью в черном кожаном переплете, похожей на Библию. Спала, положив его под подушку. Его первый вариант был нотариально заверен в конце пятидесятых годов, но с тех пор Мадам постоянно вносила какие-то изменения, делала приписки, и теперь документ насчитывал несколько десятков страниц. В зависимости от настроения она то лишала наследства опальных, то награждала новых любимцев.
В то утро ее адвокат Гарольд Вейл решил вопреки заведенному обычаю не являться к восьми тридцати. Накануне они повздорили, он был раздосадован, устал больше обычного и к тому же задумал наказать Мадам: пускай подождет.
Елена, как всегда, проснулась затемно и, когда стало ясно, что адвокат опаздывает, пришла в негодование. А в это время в ее дом под видом курьеров, доставляющих цветы, проникли трое грабителей. Оглушили Альбера, слугу-филиппинца, связали его и набросились на остальных слуг. Затем направились прямо в спальню Мадам.
Она сидела в постели, обложенная подушками, по одеялу были разбросаны письма, газеты, какие-то мелочи. Елена читала «New York Times» и грызла тост. Грабители принялись ей угрожать, требуя ключ от сейфа. Из-за безответственности журналистов весь город знал, что в квартире мадам Рубинштейн хранятся драгоценности на полтора миллиона долларов.
— Я старуха, мне уже нечего бояться. Можете убить меня, но ключа не получите. Убирайтесь!
Ключ лежал в сумочке рядом с ней. Пока мерзавцы метались по спальне и ванной, выбрасывая вещи из шкафов и ящиков, шаря по углам, Елене удалось незаметно его вытащить. Теперь нужно было его спрятать как можно быстрей. Недолго думая Мадам сунула ключ в разрез ночной рубашки в ямку между тяжелых грудей.