Элеонора Дузе
Шрифт:
артистическому выходу в переулке подле театра. Там уже собралась
целая толпа. Все были веселы, возбуждены. Оживленные разговоры
сливались в многоголосый, ликующий гомон. У дверей стоял длин¬
ный черный лимузин. Вскоре низенькая дверца служебного выхода
распахнулась, и появилась Бернар с букетом красных роз в руках.
Двое мужчин поддерживали ее под руки. И снова толпа обезумела.
Оглушительный крик прокатился под солидным, полным достоинст¬
ва
размахивали руками. Бернар грациозно раскланялась. Ее усадили в
автомобиль, и он тронулся с места. Толпа, окружив машину, броси¬
лась вслед за ней, крича и размахивая руками, люди бежали до тех
пор, пока, набрав большую скорость, лимузин не скрылся за углом.
И я бежал вместе со всеми, и я кричал вместе с толпой. Веселое, ра¬
достное возбуждение охватило меня, как и всех. Шумно переговари¬
ваясь и смеясь, публика медленно растекалась по улицам Лондона.
На следующий день я подвел итоги своим впечатлениям от спек¬
такля. Я провел восхитительный вечер, пережил прекрасные минуты.
Бернар, несомненно, блистательна. Она все еще владеет своим вели¬
колепным мастерством. Возможно и даже весьма вероятно, что в
прошлом она была неподражаемой и играла вдохновенно. Несмотря
на это, мне с неохотой пришлось признаться себе, что я разочарован.
Слава прежней Бернар затмевала нынешнюю, мысль об этой славе
волновала больше, чем впечатление от игры. Той великой Бернар, той
Божественной, чье искусство и «золотой» голос околдовывали и увле¬
кали зрителей, не было. Я увидел актрису — старую, но мужествен¬
ную. Она по-прежнему владела совершенной техникой, но вместо
былого огня остался холодный пепел, усталость. Я увидел актрису,
которая, наверное, была прекрасна в свое время. Мне было немного
грустно, и в душе я склонился, почтительно и низко, перед отваж¬
ным, гордым духом маленькой женщины с фарфоровым личиком и
золотистыми кудрями, все еще находящей в себе силы и мужество
выходить на деревянные подмостки, где мерцали столь любимые ею
огни рампы. «Сигареты, доктор?» — эта фраза в течение многих дней
звучала у меня в ушах, как приглушенный перестук барабанных па¬
лочек по сухому листу пергамента.
Месяц спустя в Лондон приехала Элеонора Дузе. Она привезла
три спектакля: «Женщина с моря», «Привидения» Ибсепа и «Да бу¬
дет так» Томмазо Галларати-Скотти. Все три я видел. Я опишу один
из них, самый интересный,— «Да будет так». И в этот раз я пришел
в «Павильон-тиетр» заблаговременно,
ликой. Любопытная вещь: театр тот же самый — оранжевая с золо¬
том обивка, хрустальная люстра под куполом, и публика собралась та
же, что и в прошлый раз — англичане и множество иностранцев,— и
тем не менее зал выглядел совсем иначе, чем в тот вечер, когда вы¬
ступала Бернар. Огни светились мягче, более тускло, в зале стояла
удивительная тишина, зрители будто на цыпочках проходили к своим
местам, шепотом переговариваясь. Никто пе жевал конфет, пальцы
тихо и бережно листали программки. Все звуки раздавались глуше,
словно только что выпал пушистый первый снег. Но под этим види¬
мым спокойствием таилось, словно электрический заряд, какое-то воз¬
буждение. Оно носилось, оно трепетало в воздухе, пробегало внезап¬
ным холодком по вашей спине, заставляя сердце биться все сильнее
и громче, так громко, что, казалось, его стук беспокоит соседей. Но
соседи не жаловались, их лица пылали, руки двигались быстро и
нервно, а сердца, конечно, бились тоже слишком громко на фоне ца¬
рившей в зале благоговейной тишины. Вот вам чудесное, неизъясни¬
мое влияние одного маленького человеческого существа на тысячи
других, охотно и с радостью ему покоряющихся. И в тот вечер, когда
выступала Бернар, и нынче, в день гастролей Дузе, где-то вдали от
публики, не видимая ею, за крепкими стенами, за тяжелым занаве¬
сом, за сценой, в тесной каморке артистической уборной сидела перед
зеркалом маленькая и хрупкая шестидесятитрехлетняя женщина и,
готовясь к работе, капля по капле собирая свои столь драгоценные си¬
лы, обретала вдохновение. И вот это-то хрупкое, тщедушное создание
безраздельно и неоспоримо властвовало над сотнями других, сидящих
в зале, куда более молодых, здоровых, сильных! И они, эти другие, с
радостью покорялись милой тирании. Как струны исполинского роя¬
ля, публика, находившаяся в зале, отзывалась на некий неразличи¬
мый ухом ультразвук, который долетал из-за кулис. Струны были так
натянуты, что, казалось, мелодия зазвучала еще до того, как пальцы
пианиста коснулись клавишей.
К тому времени, как начали меркнуть огни, тишина в зале стала
такой глубокой, что вы услышали бы, как падает пушинка. С мягким
шелестом поднялся занавес... и этот звук казался тише в этот вечер.
На сцене было несколько актеров. Мелодичные звуки пленительной