Элеонора Дузе
Шрифт:
ся в столь выразительной сцене с розами. Таким образом, уже тогда
она проявила способность, присущую ее игре и впоследствии, даже
неодушевленные предметы делать активными участниками спек¬
такля.
Прошло месяца два. Элеонора вместе с маленькой труппой своего
отца снова играла в Вероне. Однажды вечером в конце второго акта
ей передали телеграмму: скончалась мать. Сделав над собой страш¬
ное усилие, она не проронила ни слезы
один мускул не дрогнул на ее лице. Публика не заметила
ее состояния. Когда же спектакль кончился, она стремглав побежала
домой, чтобы в уединении, в своей комнатке, выплакать свое горе.
На улице она почувствовала, что у нее озябли руки. Машинально су¬
нув их в карманы своего старенького шерстяного жакетика, она заме¬
тила, что один из них не такой глубокий, как другой, и тотчас вспо¬
мнила: да ведь это мама починила его неокольцо месяцев назад. От
этого прикосновения и всплывших воспоминаний силы совсем оста¬
вили ее. Сжимая в руке залатанную подкладку, она прижалась к сте¬
не и горько заплакала, одна в темноте пустынной улицы.
Да, она была одна-одинешенька па свете. Отец, хоть и был рядом,
совсем замкнулся в своем молчаливом горе. Отчаяние его было еще
глубже оттого, что подругу его жизни, умершую вдали от пего в од¬
ной из падуанских больниц, похоронили в общей могиле.
Страдания и лишения, казалось, наложили свою печать на хруп¬
кую фигурку Элеоноры, на ее изнуренное, почти прозрачное лицо, ко¬
торое трудно было назвать красивым. Только иногда, впрочем, очень
редко, в свете рампы ее огромные глаза загорались, лицо преобража¬
лось, становилось неотразимо прекрасным. Ее крайнюю сдержанность
товарищи по сцене принимали за высокомерие, считая ее просто
эгоисткой.
Элеонора относилась равнодушно и к сплетням и к насмешкам.
«Если что не мило, проходи мимо» — такова была ее заповедь в те
годы. Она по-прежнему влачила полунищенское существование. Спек¬
такли лишали ее последних сил. Не было отдыха и в убогих мебли-
рашках, где алчные или невежественные хозяева смотрели на худень¬
кую, плохо одетую девушку с нескрываемым подозрением и непри¬
язнью, считая, что с такой незавидной внешностью карьеры,
пожалуй, не сделаешь.
И в самом деле, ее путь по стезе искусства был долгим и трудным.
Дела шли все хуже и хуже, и в конце концов руководимая отцом
труппа распалась. В 1873 году Элеонора была приглашена на амплуа
инженю в труппу Дузе — Лагунац, ту самую, в которой пятилетней
девочкой
перь, спустя десять лет, специальные афиши театра «Градиска»
огромными буквами извещали о бенефисе «первой любовницы» (прима
амороза) Элеоноры Дузе. Однако слава и богатство еще не подру¬
жились с молодой актрисой. «Восемь вечеров Элеоноры — 8 лир»,—
гласила скромная графа в расходной ведомости.
Пять лет, последовавших за выступлением в Вероне, были самыми
трудными для развития индивидуальности Элеоноры Дузе. Перед ней
уже открылся тот путь, по которому ей предстояло идти в искусстве.
Вкус, врожденный артистизм, развивавшиеся по мере того, как она
приобретала житейский опыт, знакомилась с произведениями искус¬
ства и познавала себя, восставали против некоторой напыщенности в
исполнении, к которой ее принуждали традиции, господствовавшие в
третьестепенных труппах.
В 1874 году она вместе с отцом перешла в труппу Бенипказа, а
затем — в труппу Луиджи Педзана30, куда ее приняли на вторые ро¬
ли. И как раз Педзана, актер довольно незаурядный, но как капоко-
мико верный приверженец традиционного исполнения ролей, к тому
же человек ограниченный, однажды на репетиции прервал Элеонору:
«Нет, так не годится. Эту фразу надо подавать иначе»,—и сам по¬
вторил ее в банальной, напыщенной манере. Когда же Элеонора, ор¬
ганически не переносившая никакой манерности, повторила фразу
по-своему, так, как почувствовала ее, сдержанно, с внутренней взвол¬
нованностью, он воскликнул: «И почему вы непременно хотите быть
актрисой? Неужели вы не понимаете, что этот кусок вам не по зу¬
бам?»
Нетрудно себе представить, с каким лихорадочным нетерпением
ждала она нового ангажемента, и как только удалось освободиться от
обязательств перед Педзапа (что произошло в сезон 1875/76 года),
она перешла в труппу Ичилио Брунетти31, а затем, в 1877 году, на
вторые роли в труппу Этторе Допдипи 32 и Адольфо Драго. В новой
труппе не было вакансии для ее отца, и таким образом она ока¬
залась в разлуке с единственным своим другом, который всегда по¬
нимал ее, ободрял и помогал отстаивать творческую независимость.
Между тем товарищи по сцене никак ее не поддерживали. Они не
испытывали к ней симпатии и не одобряли ее сдержанности, порой
переходящей в замкнутость. Руководители труппы обвиняли ее в не¬