Эльфийский бык – 3
Шрифт:
Грохот мотора нарушил равновесие созерцания. И поток силы схлынул, зато Калегорма накрыло облако придорожной пыли.
Он опять чихнул.
И заставил себя успокоиться. Не вина водителя, что Калегорм выбрал столь неудачное место для утренней медитации. Он достал платок и осторожно промокнув нос. Посмотрел на солнце, край которого уже показался над черной лентой леса.
И решил пересесть.
Дорога, конечно, выглядела пустынной, но Калегорм был достаточно стар, чтобы не доверять этой кажущейся пустоте. А потому он поднялся и отошёл на пяток шагов.
Подумал.
И
Дальше?
Солнце поднималось. Ещё немного и весь смысл уйдёт. Так что он отложил походный мешок и сел. Выпрямился, поёрзал, прислушиваясь к ощущениям. Шишек в сухой траве не наблюдалось, зато сама эта трава, поднимаясь высоко, так и норовила коснуться.
То носа.
То ушей.
Раздражало.
Нет, раздражение Калегорм подавил. Сделал глубокий вдох. Прикрыл глаза, поскольку свет поднимающегося солнца очень уж в эти глаза лез.
А в штанину с той же настырностью лез муравей.
Надо было отрешиться.
Дышать.
Отыскать в себе глубины покоя и предвечную тишину. Поймать мгновенье, когда тело наполняется силой мира…
Муравьиные жвалы вцепились в кожу. И тут же, прямо над ухом считай, зазвенело:
– Пинь-пень-пинь-пень…
Калегорм медленно повернул голову, встретившись взглядом не со светилом, которое собирался благодарить за день грядущий, но с мелкою пичужкой, что устроилась на ветке.
– Пинь… – пискнула она, почуяв нечто недоброе. – Пень.
И убралась.
А вот муравьев в штанах стало больше. Кажется, он выбрал на редкость неудачное место. Наверное, стоило бы отказаться от медитации вовсе, тем паче солнце поднималось как-то слишком уж быстро, и в этой быстроте чувствовалась скрытая насмешка.
– Ну уж нет, – сказал Калегорм и отошёл на три шага. Бросил взгляд влево, убеждаясь, что дорога видна, но не слишком близка, так что облака пыли не помешают. Бросил взгляд вправо – до муравейника, что черной горкой поднимался меж двух сосенок тоже было прилично.
Очертил круг.
Подумал… заклинание отчуждения, конечно, избавило бы Калегорма от назойливых насекомых и не только их, но тогда и медитация потеряла бы смысл.
Потоки энергии, исходящие от небес к земле, упёрлись бы в щит.
Как и обратные.
Нет.
Он с некоторой, неподобающей возрасту и положению поспешностью опустился на траву, выпрямил спину, возложил руки на колени.
Прислушался.
Стрёкот сорок, но дальний.
Дятел опять же долбит больной ствол, но тоже не близко. Пеночка заткнулась. Муравьи… муравьи пока не мешали. Калегорм выдохнул и, прикрыв глаза, сделал очередной глубокий вдох. Пусть он упустил момент, чтобы получить силу солнца, но от земли тоже исходил мощный поток. И он устремлялся ввысь, и потому…
Дыхание успокаивалось.
Калегорм возвращал и душевное равновесие. Он сидел, дышал, почти достигнув момента слияния с природой, ощущения себя частью чего-то великого. Оставалось пара ударов сердца, чтобы полностью раскрыть сознания и слиться с миром, когда всеобщее равновесие было нарушено рёвом мотора.
Не одной машины.
И
Он спокоен.
И умиротворён.
Он подобен ручью, что пробивается сквозь толщу земли и несёт свои воды…
Рев стих.
– Шаневский, куда намылился?
– Ща, я минутку…
…он – земля, непоколебимая и великая…
– Отлить надо!
…и небеса, которым случалось видеть и не такое.
– А я тебе говорил, что не хрен столько пива жрать! Давай уже, а то…
Вряд ли на небеса кто-то мочился. К сожалению, разум Калегорма находился в том просветленном состоянии, когда заботы земные воспринимались, как нечто малозначащее. Ну, до тех пор, пока разум всецело не осознал размер этой конкретной заботы. В симфонию утреннего рассвета вплелось журчание мочи, струя которой ударила в ствол рядом с Калегормом, и довольное покряхтывание человека. Ветерок донёс не только запахи – собственно мочи, перегара и застарелого пота, но и мелкие брызги, которые коснулись волос…
И лица.
А затем в лоб ударило что-то твёрдое. Бутылка?
Вот тут сознание окончательно вернулось в тело.
И Калегорм поднялся.
Медленно поднялся, чувствуя, как его буквально распирает от эмоций.
– Шаня! – заорали с дороги. – Ты, кажись, мужика какого-то обоссал!
– О-ба! – Шаня моргнул, должно быть впечатлённый величием эльфийской расы. – Ты… это… мужик… того… я не специально.
И молнию на джинсах застегнул.
А потом нахмурился так.
– Странный он какой-то… – произнёс презадумчиво. А в следующее мгновенье вытащил пистолет и, поправ всякие конвенции, нагло ткнул им в грудь. – Ты кто такой?
– Эльфийский посол, – Калегорм пытался понять, стоит ли ему взять эмоции под контроль, рискуя вновь их утратить, или же повиноваться и оторвать голову наглецу.
Голова гудела.
На лбу мелко пульсировало место столкновения с бутылкой, которую пальцы сжимали за горлышко. Обычная бутылка. Пивная. Стеклянная.
– Эй, Вихров! – заорал тип с револьвером и ткнул им же, но в другое место. – У нас тут эльфийский посол!
И заржал.
И те, на машине, тоже рассмеялись.
Ну да, вероятно, нынешний вид Калегорма была далёк от привычного в посольстве, однако следует понимать, что в джинсах и майке путешествовать много удобнее, даже если идёшь тропой. Калегорм подумал, что, верно, стоит извлечь парадное облачение, прихваченное для случая, если понадобится представлять интересы юноши.
Потом подумал, что юноши здесь нет.
– Ты… посол… не пошёл бы? – схохмил тип и опять пистолетом ткнул.
– Куда? – уточнил Калегорм.
– А вот… к нам… в гости, – и указал на машинку.
Джип.
Военного образца, пусть и переданный для гражданских нужд, но обводы и вот эти черные наросты, под которыми скрывались щитовые установки, не спрячешь. Разве что артефакты или разрядились, или были демонтированы. Во всяком случае, энергетическое поле виделось Калегорму весьма разреженным.