Эльфийский талисман
Шрифт:
— И с победой, и с добычей, Навли, — воскликнул Миха. — Ты лучше скажи: что бы ты сделал на месте атамана разбойников, поняв, что мы не придём?
— Ушёл бы, — ответил воин-наставник. — Если люди при добыче, долго удерживать их в засаде невозможно. Дня три-четыре, а потом по любому придётся сниматься и уходить.
— Навли! — довольно рассмеялся Миха. — А ведь я знаю, где сейчас разбойники. Вернее, где они скоро будут…
— И где же? — с заметным сомнением в голосе спросил старый воин-наставник.
— Вот, — палец молодого предводителя навис над местом на карте, где был изображён крошечный, окружённый
— Крысиная нора у Коварного на хвосте? — удивился воин-наставник. — Да ещё на самой Росаве? Что им там делать?..
— Смотри! — воскликнул Миха. — Это воины-люди, бывшие на службе у эльфов, причём они стараются скрыть, что были на службе у эльфов. Не даром же они спрятали эльфийские шлемы и эльфийское платье. Шли они в Крохану по эльфийскому тракту, пока их что-то не спугнуло…
— Что-то? — усмехнулся Навли. — Клянусь печёнкой, её светлость Аройу, твоя благородная пра-пра-бабушка приказала выдвинуть навстречу один или два полка…
— И они свернули сюда, — продолжал Миха. — Свернули, чтобы скользя вдоль границ эгльрами, выйти к Шунко…
— Хм, — задумался старый воин-наставник.
— Теперь слушай дальше, — рассуждал Миха. — По горам с лошадьми, с обозом, с парящим фургоном им не пройти. Остаются дороги. Пропитание им тоже не добыть — приходится грабить. Но грабежи не могут остаться безнаказанными, поэтому их атаман будет нас ждать… Мы, если бы завтра двинулись на Санка, непременно угодили бы в засаду.
— Предположим, — нехотя согласился Навли.
— А мы на Санка не пойдём, — продолжал Миха. — Их атаман не сможет нас ждать долго, его наверняка преследуют эльфы, да и в фургоне у него должно быть что-то ценное. Поэтому он двинется вот сюда, через Ящериный отрог, и дальше, через Росаву. Причём единственное место, где он может переправиться с «парящим фургоном» — вот эта деревенька под названием Басина. И здесь не они на нас, а мы на них сделаем засаду…
— Шустёр! — усмехнулся старый Навли. — Ну, шустёр! Клянусь печёнкой, если ты ошибёшься, за такие вещи с тебя отец с живого шкуру спустит…
Глвава тринадцатая. "Фру-фру", мохноногая лошадка
— Аня! Послушай, Аня!..
— Юркин, чего тебе? — обернулась девушка.
Даже чумазая и растрёпанная, в блузке и светлых джинсиках, порванных на коленях уже не только согласно требованиям моды, с выгоревшими на солнце короткими светлыми волосами, выглядела она восхитительно. На правом запястье болтался коричневый ремешок, хитро завязанный на счастье ещё в Москве и не пропавший, не потерявшийся за прошедшие десять дней, в вырезе блузки на золотой цепочке покачивался крошечный прозрачный кулончик… Пробивавшийся сквозь переплетённые ветви деревьев солнечный свет подсвечивал волосы девушки, что стояла на коленях на берегу ручья, набирая воду в пластиковую канистру. Юра невольно залюбовался ею.
— Юркин, что случилось? — снова спросила Анечка, выпрямляясь. — Ты сейчас на меня так смотришь, словно снова увидел ту полосатую кошку, что едва не прыгнула на нас три дня тому назад…
— Нет, Аня, я… — как это обыкновенно бывало, Юра никак не мог найти нужные слова. — Я люблю тебя!..
— Ой, мамочки! — рассмеялась девушка. —
— А мне не нужно, чтобы было… э-э… полным-полно!.. — Юра даже задохнулся от возмущения и обиды. — Мне нужна ты, только ты! Аня, ты не понимаешь? Ты — самая красивая, самая замечательная… Ты — милая, чудесная, лучше всех на свете…
— Блин, завёл свою шарманку! — фыркнула Анечка, наполняя водой ту самую, купленную на вокзале в Москве бутылку из-под «кока-колы». — Тысячу раз прав Вовкин, когда говорит, что не надо было с тобой ехать. Уж точно не застряли бы в этом дурацком лесу. Мне на работу выходить послезавтра… наверное, послезавтра, я теперь не знаю… Меня начальница убьёт, если не появлюсь, а где мы теперь? Скажи, где?
И, прижимая бутылку к груди, быстро побежала по узкой тропинке.
На ручку канистры, сиротливо стоявшей на берегу ручья, опустилась маленькая крылатая ящерица. У ящерицы были кожистые перепончатые крылышки и длинный, узкий, разделявшийся на конце хвост. Черепашья пасть полна крошечных, словно песчинки, зубов. Ящерица была весела и беззаботна и, как успели убедиться за прошедшие десять дней москвичи, совершенно безобидна — её товарки охотно брали хлеб и орешки с протянутой ладони.
Глядя на попискивающую, растопырившую крылышки ящерицу, нагло выпрашивающую подношения, Юра подумал о том, как же не хочется возвращаться в лагерь. Даже если Анечка не расскажет об очередной попытке с ней объясниться — за что Володя запросто мог приятеля побить, видеть обеих девушек, слышать их перешёптывания, замечать плохо скрываемые смешки было невыносимо.
Не зная на что решиться, Юра посмотрел на часы. Без нескольких минут два, причём невозможно понять, два часа дня или ночи. С каждым днём маленькое жёлтое солнышко вставало и садилось всё позже и позже, медленно, но верно превращая день в ночь, а ночь — в день. Засекая время восхода и заката, Володя определил, что сутки здесь длятся двадцать шесть часов с минутами, и что планета имеет заметный наклон оси — ночь длится десять часов, тогда как день — целых шестнадцать.
Ночи были удивительно светлыми — совсем, как в городе, на ярко освещённой улице. Две луны — маленькая серебристая, и огромная, буровато-коричневая, причём на большей невооружённым глазом можно было различить равнины и горы. Яркое ночное светило — не то планета, не то звезда, встающая над самым горизонтом и заставляющая деревья и скалы отбрасывать длинные тени. А над всем этим — привычные земные созвездия. Знающая всё на свете Надя угадала Орион с Ригелем, Бельгетейзе и тремя звёздами Пояса, но Сириуса — самой яркой звезды на земном небе, почему-то на месте не оказалось. Да и Млечный Путь в здешнем небе сместился вверх и влево.
Здешние сосны с красноватой корой, хотя и не шли ни в какое сравнение с исполинами из оставшегося за горами леса, но были чуть ли не в два, если не в четыре раза выше обычной земной сосны. Вместо иголок на шероховатых смолистых ветках росли длинные, узкие, пахнущие хвоей листочки. Древесные стволы обвивал плющ, цеплявшийся за малейшие шероховатости коры — усыпанные цветами длинные мохнатые плети свешивались с каждой ветви, с нависших над головой сучьев, придавая смешанному в массе лесу сходство с тропическими джунглями.