Эликсир князя Собакина

Лукас Ольга

— Костя, я думаю, нам лучше спрятаться. Мне кажется, что эти люди способны на любую глупость.

— От любой глупости я тебя защищу! — заявил этот неимоверный мужчина, и французская княжна снова залюбовалась им: богатырь! настоящий мужик! Правда, русская разведчица тут же добавила: «Кто бы тебя, Костя, от твоей собственной глупости защитил?»

Подойдя к толпе поближе, они увидели десяток цинковых ведер, в которых девки под руководством Авдотьи Терхировны уже мешали раствор.

— Как сметана должно быть! Без комков! —

словно заклинание, повторяла старуха.

— А говорила, с князем ночевать будет! — указывая на Мурку и Бабста, выкрикнула нахальная Танюха.

Приглядевшись к бригаде побельщиц, княжна, к своему неудовольствию, узнала девок, с которыми накануне имела стычку на поляне.

— Который упал пузом в грязь — тот ей и князь! — насмешливо прибавила Дуня-толстая.

— В этом сезоне приличным девушкам полагается брать с собой за город не менее двух поклонников, — спесиво заявила княжна. — Князя вы уже видели, теперь познакомьтесь с профессором.

— Подумаешь, профессор. Мы уже с живым богом познакомились! — довольно улыбнулась Дуня-толстая.

«Совсем спятили, бедненькие!» — подумала Мурка.

Профессор тем временем оценил содержимое всех ведер, тут подбавил известки, там подлил воды и похвалил всех без исключения. Танюха, махнув рукой, притащила из магазина еще пяток глубоких, тоже оцинкованных, шаек.

— Да ты не переживай, отмоем мы все, — успокаивали ее подруги. — Будут еще лучше, чем новые!

— Ой, смотрите! — крикнула Танюха.

Со стороны фермы к магазину несся какой-то человек. Когда он подбежал поближе, стало ясно, что это не кто иной, как сам председатель. Но в каком виде! Запыхавшийся, растрепанный, бледный. Вид у бонзайского начальника был совсем не начальственный.

— Вот где вы! — выпалил он, с недоумением оглядывая ведра. — Так это ж вы корм для цыплят весь извели! Кто же это такое удумал? Что ж вы творите-то, милые? Вот помру я, и скажут — это того Пекунина хоронят, у которого цыплята от голоду в сытый год перемерли!

— Да что ты раскудахтался? Никто о тебе не вспомнит, когда ты скандрычишься! — срезала его Терхировна. — Как сметана должно быть! Без комков!

— Какая еще сметана? У нас не коровник, а птицеферма! А работать кто будет? — не унимался председатель. — Куры передохнут! Хоть бы воды им дали, жарища же! Сегодня машина придет!

— Работа подождет! Тут святое дело! — оборвала его Терхировна.

— Да какое же это святое дело — оставить цыплят без минеральной подкормки? Это же просто вредительство! Что здесь вообще творится?

— Приводим гору в соответствие с задумкой учителя, — пояснил Бабст.

Герасим взглянул на незнакомого мужика, вымазанного белилами и землей, и шарахнулся от него в сторону, чуть не опрокинув ведро.

— Ваше сиятельство, ну хоть вы им скажите! — взмолился он, глядя на княжну. — Учитель ведь работать завещал!

— А они и работают! — строго

сказал Бабст.

— А вы кто такой, гражданин? Мне о вас не докладывали.

— Это профессор приезжий, на него дух снизошел и велел гору белить, — затараторили девки. — А батюшка уже там! С утра трудится!

— Ах вот кто мне диверсию устроил! Ну, Семен, погоди...

— Пойдем отсюда, Костя. Процесс пошел сам собой, — шепнула Бабсту Вера, увлекая его в сторону поповской избы.

На скамейке возле дома лежал помятый и осунувшийся Паша. Вместо привычных драных джинсов и майки на нем были закатанные до колена просторные армейские штаны и линялая рубаха на три размера больше — видимо, с плеча батюшки Симеона. Рядом с ним сидела Дуня и отпаивала его чем-то с ложечки. Неподалеку стоял Петр Алексеевич — подтянутый, свежевыбритый, благоухающий — и с ехидным выражением лица что-то говорил Паше. Тот лишь бессильно махал длинным, как у Пьеро, рукавом.

— А вот и ты, Поль. А меня уже тут заподозрили в том, что я куда-то с тобой ходила, — громко сказала Вера. — Где же ты был? Что делал?

— Благодатный дождь проливал, блин, — ответил Живой и снова бессильно махнул рукой.

— Ну, все уже хорошо, все хорошо! — успокоила его Дуня. — Пойдем-ка в избу!

Приобняв ее за талию, Паша поднялся на ноги и, спотыкаясь, уковылял в дом. На скамейку тут же плюхнулся Бабст. Он отрешенно уставился на гору, быстро менявшую цвет. Сейчас она была похожа на пестрое яйцо какой-то гигантской птицы.

— Пьер, в самом деле, а что случилось с нашим верти-хвостом? — спросила у Савицкого Вера. — Я надеюсь, его не пытались принести в жертву?

— В некотором роде пытались. Он сумел вызвать симпатию туземок.

— Всех сразу? Я так и знала. А ты, Пьер, ты не вызывал их симпатии?

— Заснул я...

— Ну вот, ты уже второй раз спишь и пропускаешь все самое важное.

— Да я женат!

— Я говорю не об этом, а о напитке. Мы так никогда не поймем, какое действие он оказывает. Надо записывать поведение подопытного, — она кивнула в сторону что-то гудящего себе под нос Бабста.

— Точно! Теперь уже не для науки, а для врачей надо записывать. Эй, Дуня!

— Чего?

Дуня выглянула из дома.

— Принеси нам, пожалуйста, карандаш и бумагу, — попросил Петр Алексеевич.

— Ой, а у нас только тушь и кисточка. Братец не велит ничего другого дома держать. От лукавого, говорит.

— Ну, тащи, что есть!

Дуня снова скрылась в доме. Савицкий подошел к Бабсту и потряс его за плечо.

— Костя, ты с нами?

Тот не отреагировал. Он сидел на скамейке и не отрываясь смотрел на гору, на которой копошились крошечные человеческие фигурки. Одни из них бегали с ведрами вверх и вниз, другие махали вениками. Почти вся вершина была уже белой, оставалось последнее темное пятно, и оно исчезало прямо на глазах.