Элита
Шрифт:
— Леон, ты слышишь меня? — Вилен Константинович требовательно повышает голос. — Эльвира с родителями приезжает.
— Слышу, пап. И, разумеется, буду.
«Эльвира — это, видимо, та, кому в случае чего я побегу жаловаться на домогательства», — мысленно иронизирую я, одну за другой выставляя на стол чайные пары. «Леон и Эльвира. Отстойно звучит».
Фарфор оказывается настолько тонким, что мне боязно слишком сильно сжать пальцы, чтобы ненароком его не раздавить. Не хотелось бы до конца дней батрачить на это семейство, чтобы покрыть стоимость
— Всем спасибо за ужин, я поехал. — С шумом отодвинув стул, Максим встаёт.
— Куда ты так торопишься? — недовольно вопрошает хозяин дома. — Мог бы хотя бы пару часов с семьёй провести.
— Мог бы, но не хочу, — парирует тот, склонившись над матерью и чмокнув её в белокурое темя. — Много дел.
— Каких? Напиваться в баре со своими недалёкими приятелями?
— Это тоже есть в моих планах, — долетает его удаляющийся голос.
Я восхищённо и не без зависти смотрю вслед Максиму. Не потому, что в свободное время мне бы хотелось напиваться в баре, а потому, что у меня самой никогда не было возможности так свободно самовыражаться.
С самого детства я только и слышу о том, чего не нужно делать: не краситься, не носить яркие вещи, не говорить много, не высовываться. Никаких прав и куча обязанностей. К двадцати смогу запросто выпустить книгу «Тысяча и один способ засунуть язык в задницу и стать никем».
— Леон, хоть ты на него повлияй, — продолжает кипятиться Вилен Константинович. — Он же пускает под хвост своё будущее.
— Максимум, к чему приведёт такой разговор, — это к тому, что мы с Максом подерёмся, — невозмутимо изрекает его отпрыск. — У каждого свой путь. Предпочту не вмешиваться.
«Ссыкло», — мысленно ехидничаю, нависая над его иссиня-чёрной шевелюрой с заварочным чайником в руках.
А вслух ласково говорю:
— Позволите налить вам чай?
А дальше происходит непредвиденное. Плечо Леона ненароком задевает мой локоть, отчего горячая заварка тонкой струйкой льётся прямо на его брюки.
Я замираю в ужасе. Твою же… Мама меня убьёт.
Поморщившись, Леон накрывает пах ладонью и после небольшой заминки задирает голову.
— Больно, — доверительно сообщает он, глядя мне в глаза. Его голос звучит так тихо, что услышать могу только я. — Это же не специально?
Продолжая таращиться на его ярко-синюю радужку, я отрицательно качаю головой.
Я же не идиотка, чтобы обварить причиндалы наследника многомиллионной империи в первый же день.
— У тебя гетерохромия? (Явление, при котором глаза имеют разный цвет. — Прим. автора.) — его взгляд изучающе скользит по моему лицу.
Я молча киваю, но не потому, что мама просила мало разговаривать, а потому, что удивлена, что ему известен этот термин.
— Красиво, — резюмирует он, одёргивая промокшую ширинку.
— Лия, мне срочно нужна твоя помощь! — голос мамы заставляет меня вскинуть голову, а её осуждающий взгляд — подхватить поднос и со всех ног припустить
Я смотрела в глаза Леону секунд десять, не меньше. Интересно, по меркам этого дома я уже стала шлюхой?
— Это твоя спальня, — мама подталкивает меня внутрь небольшой меблированной комнаты. Светлые стены, аккуратно заправленная кровать, письменный стол у окна. Здесь чисто, опрятно и абсолютно безлико, как в гостиничном номере.
— Не вздумай оставлять беспорядок. Поняла?
Я терпеливо киваю. Говорю же, только обязанности и никаких прав.
— Я пойду гладить белье. Разбирай вещи и располагайся.
Как только дверь за мамой закрывается, я со стоном наслаждения плюхаюсь на кровать. Тело ломит от усталости, ноги гудят, будто я весь день таскала мешки с цементом, а не расставляла тарелки и разливала чай. Если проделывать всё то же самое после пяти учебных пар, к концу года я стану походить на египетскую мумию.
Покосившись на две раздутые сумки с вещами, я обреченно прикрываю глаза. Надо еще всё разобрать и подготовиться к первому дню в университете. Но сначала срочно нужно навестить дамскую комнату.
Я бесшумно выхожу в коридор, стараясь запомнить дорогу. Дом Демидовых настолько огромный, что есть все шансы плутать здесь до следующей недели.
Надо было хлеба с собой прихватить и крошить его до самого туалета. После такого перформанса меня бы точно отсюда поперли.
Двигаясь вдоль стен, я оглядываюсь в поисках заветного значка WC, но вижу лишь ряд абсолютно идентичных дверей, за которыми, вероятно, скрываются спальни хозяев. Было очень непредусмотрительно с моей стороны не прояснить столь важный момент заранее.
Удача настигает меня в конце коридора в виде полоски желтого света, струящегося сквозь приоткрытую дверь. Прижав ладонь к низу живота, я ускоряю шаг. И дернул же меня черт выпить столько минеральной воды.
Потянув на себя ручку, я переступаю порог и в ту же секунду понимаю, что ошиблась. Эта просторная комната, наполненная запахом сандала и сигарет, не имеет ничего общего с гостевым санузлом, в который я так стремилась попасть. В туалетах обычно не бывает кроватей королевского размера и здоровенных моноблоков с логотипом откусанного яблока.
Хотя, пожалуй, одна схожая деталь имеется. Полуголый парень в расстегнутых брюках, появившийся откуда ни возьмись.
Сглотнув, я мечусь взглядом по его загорелому торсу, пересечённому дорожкой темных волос, уходящих под пояс боксеров. Твою же… Вот уж действительно, вошла не в ту дверь.
Леон тоже замечает меня, но никаких признаков смущения не выказывает, как и намерения застегнуть брюки. Он стоит, небрежно опершись о край кровати, плечи расслаблены, губы тронуты тенью усмешки. Свет от бра падает на его рельефный пресс, очерчивая каждую мышцу. На месте мог бы быть постер для рекламной кампании нижнего белья — такого, где смотришь не на одежду, а на того, кто её носит.