Элизабет Тейлор

Келли Китти

Через несколько дней Элизабет, к своему неподдельному ужасу, прочла бертоновские откровения в газетах. Ее друзья, отлично понимая, что ею в очередной раз воспользовались, были вне себя от возмущения.

«Ричард уже однажды выкинул подобный фортель — заставил ее поверить, что они снова могут быть вместе, хотя все, что ему было нужно на самом деле — это привлечь внимание к собственной персоне, — заметил кто-то из ее друзей. — В 1976 году, когда он был занят в постановке «Эквуса», он попросил ее прилететь из Гштаада к нему

в Нью-Йорк — что, разумеется, она и сделала, полагая, что они сумеют как-то наладить их второй брак, но когда она оказалась в Нью-Йорке, Бертон заявил ей, что хочет развода. На этот раз ему просто захотелось искупаться в лучах славы».

На следующий день вечером Элизабет совершенно неожиданно появилась в театре «Дьюк оф Йорк Тиэтр», где Бертон читал «Под сенью молочного леса», собирая средства на мемориальную доску Дилану Томасу, валлийскому поэту. Смело шагнув на сцену, в джинсах и в свитере, Элизабет сделала книксен и послала онемевшей от изумления публике воздушный поцелуй. Затем она повернулась к любимому человеку и произнесла «Rwy'n dy garudi», что по-валлийски означает «Я тебя люблю».

«Ну-ка повтори, что ты сказала, мой лепесточек, — улыбнулся Бертон. — И погромче!»

Элизабет выполнила его просьбу, и толпа бурно выразила свое одобрение. Не ожидавший такого развития событий Бертон попытался было читать дальше, но забыл, где остановился. «Я начал не ту страницу, — пояснил он. — Прошу меня извинить. Меня перебили».

После выступления они обедали вдвоем в «Гаррик Клаб», где Элизабет пила свой излюбленный «Джек Дэниэльс» со льдом, а Бертон водку. Большой любитель прихвастнуть, Бертон впоследствии изложил репортерам все подробности этого двухдневного воссоединения.

«Элизабет мечтает вернуться ко мне, — заявил он. — Она просто умоляет меня, чтобы я на ней женился, но я больше не хочу играть с ней в эти игры. Мы и без того до конца наших дней связаны друг с другом — она моя бывшая жена, мать наших детей, живая легенда. Она — эротическая легенда, черноволосый карлик с огромным животом и таким же бюстом. Я обожаю ее. Она просто прелесть, прекрасная, трогательная легенда, а также еще и отъявленная стерва».

Бертон без обиняков отозвался об окружении Элизабет: «Мне противна вся эта компания, — сказал он. — Когда мы с Элизабет после вечеринки вернулись к ней домой, они уже были тут как тут — эти гомики и прилипалы. Я приказал всей этой шатии-братии выметаться вон. Я так и сказал: «Выметайтесь!» Их как ветром сдуло. Тогда Элизабет посмотрела на меня и сказала: «Эй, приятель, а ты сильно отощал. Разве ты не собираешься меня поцеловать?» И тогда я заключил ее в объятия и поцеловал. После того, как мы поцеловались, она сказала: «Просто поверить не могу, что все это произошло с нами». И тогда я затащил ее на софу — просто взял, да и затащил. Как в старые добрые времена».

Элизабет отказывалась признать, что ее

любимый в очередной раз ловко ею попользовался, и принялась винить во всем прессу. «Не поверю! — настаивала она. — Ни за что не поверю, что все это когда-либо было сказано. Газетная утка — вот что это такое. Я знаю Ричарда, а также и то, что он никогда не опустился бы до подобных высказываний».

Как назло, к этому огорчению прибавились также противоречивые отзывы прессы о ее премьере в театре «Виктория Пэлис». Публика, состоявшая главным образом из представителей шоу-бизнеса, удостоила ее всего лишь четырех торопливых вызовов на бис. «Каждый раз, когда занавес поднимался над сценой, аплодисменты практически смолкали, — докладывала «Дейли Миррор». — Многие из нас застыли в проходах, осознав, что в конце концов он может подняться перед пустым залом». Газета «Сан» назвала лондонский дебют Элизабет «совершенной сенсацией». «Дейли телеграф» писала, что «она в достаточной мере изобретательна, чтобы постепенно усиливать драматическое напряжение вплоть до финальной сцены».

Критик газеты «Дейли мейл» замечал: «Это, конечно, можно назвать театром, но я бы никак не назвал это актерской игрой». «Обсервер» обозвал этот вечер «таким же убогим, как пикник, устроенный мастерами ритуальных услуг». «Санди Тайме» писала: «Ее сценарий убог. И ее игра как нельзя лучше ему соответствует». Но самый жестокий выпад был сделан газетой «Экспресс», заявившей, что Элизабет «в своих умопомрачительных кружевах напоминала Мисс Пигги из «Маппет Шоу».

Однако от критиков ускользнул один важный момент — то, что публика — которую, между прочим, никто не понукал — добровольно выложила из своих карманов в совокупности более двух миллионов фунтов, заранее раскупив все билеты, чтобы только увидеть Элизабет Тейлор во плоти и крови. Она была последней из звезд экрана, порожденных студийной системой — системой, давно канувшей в прошлое. В этом смысле Элизабет являла собой музейную редкость — живую легенду, этакий достойный восхищения памятник. Она была той женщиной, которая на протяжении нескольких десятилетий устанавливала каноны красоты. На протяжении сорока лет зрители наблюдали, как она обретала зрелость, а затем, увы, начала стареть.

Люди знали, что второй такой звезды больше не будет, не будет той, что долгие годы развлекала их и будоражила их воображение своей удивительной жизнью. И, бросив вызов всем обстоятельствам, ее звезда продолжала ярко сиять и тогда, когда все остальные, в свое время не менее ослепительные, погасли. В ее фиолетовых глазах таилось присущее только ей одной колдовство. И каждый раз, когда на эту красивую женщину обрушивались удары судьбы, ей удавалось подняться и достигать новых высот, Элизабет Тейлор выходила победительницей, потому что не признавала поражения. Она стала воистину последней из ей подобных.